Ким Сен - В водовороте века. Мемуары. Том 1 Страница 28

Это еще более углубило мое убеждение в том, что Япония только на словах трубит о необходимости «любить всех одинаково», о «примирении Японии и Кореи», но на деле же она считает корейцев хуже всякой скотины.

С тех пор стоило мне только увидеть и велосипеды, на которых ездили японские полицейские, я не оставлял их безнаказанными — зарывал на дороге доску с вбитыми в нее гвоздями, и лопались шины у любых этих велосипедистов.

Ненависть к японскому империализму и любовь к Родине отражались и в затеянном нами хореографическом выступлении «13 домов». Это — танец 13 учеников, которые, танцуя с песней, соединяют на сцене 13 провинций, изображенных на картоне, образующих Корейский полуостров.

В 1924 году, когда состоялось осеннее спортивное соревнование, мы поставили на сцене этот хореографический номер. Во время представления на стадионе появился полицейский и поднял шум, требуя немедленно прекратить его. Это было то время, когда и для организации небольшого спортивного соревнования нужно было заранее получить разрешение полиции и в случае получения такого разрешения следовало проводить его в присутствии полицейских.

Я обратился к учителю Кан Рян Уку и заявил:

— Мы любим свои родные горы и реки, танцуем и поем о них, в чем же тут наша вина? Надо во что бы то ни стало продолжать это наше выступление.

Кан Рян Ук вместе с другими учителями заявили полицейскому протест против его несправедливой акции и добились продолжения нашего представления «13 домов».

Когда такие ученики, как мы, были проникнуты столь высоким патриотическим духом и духом сопротивления, о взрослых уж нечего и говорить…

Летом того же года, когда я вернулся на Родину, проходила в Пхеньяне всеобщая забастовка рабочих носочно-чулочной фабрики, о чем тогда широко информировали газеты.

Эта весть заставила меня задуматься о том, что хотя Япония и прибегает к фарисейскому «культурному управлению», но рано или поздно она натолкнется на более сильное сопротивление, чем даже народное восстание 1 марта.

Так я провел два года. Как-то раз за несколько месяцев до окончания Чхандокской школы услышал я от дедушки по матери неожиданную весть: мой отец снова арестован японской полицией. Надо мной будто рухнуло само небо, и такие жгучие гнев и возмущение охватили меня. И в Чхильгоре, и в Мангендэ взрослые с мертвенно-обледенелыми лицами смотрели на меня, глубоко сочувствуя моему горю и разделяя его со мною.

И я твердо решил драться не на жизнь, а на смерть, чтобы отомстить врагам за отца, врагам моей семьи, врагам всей нашей корейской нации. И решительно готовился к отъезду.

Я заявил, что поеду в Бадаогоу. Семья родителей моей матери предлагала уехать после окончания школы, всячески уговаривал меня и дед из Мангендэ:

— Пройдет всего несколько месяцев, ты окончишь школу, и погода будет потеплее, тогда и поезжай.

Но я не мог поступить так. Когда отца постигло такое несчастье, могу ли я здесь учиться спокойно! Надо спешить к матери, надо помочь ей, страдающей одиноко с младшими братьями. И теперь куда бы уж я ни ушел, а день расплаты придет.

Убедившись, что уговорить меня нельзя, дед переменил свое мнение, согласился со мной и сказал:

— Что ж, отец — в заключении. Теперь очередь твоя… И на следующий день я тронулся в путь. Меня провожали взрослые целыми семьями. Плакали дедушка, бабушка, дядя. Плакала вся наша горемычная семья.

Неутешно плакал и младший дядя по матери Кан Чхан Сок, провожавший меня на Пхеньянском вокзале. Плакал и Кан Юн Бом, с которым мы вместе учились в Чхильгоре.

Кан Юн Бом был мне самым близким из товарищей по Чхандокской школе. Он часто приходил ко мне: у него не было товарищей, которые сошлись бы с ним характерами. Мы с ним чуть что и уходили в город.

Когда настал час отъезда, он подал мне конверт вместе со свертком риса, сваренного на пару. Он говорил:

— Так вот расстанемся и не скоро увидимся и, тоскуя по тебе, я написал вот несколько строк. Прочитай в вагоне.

После отбытия поезда я по его совету раскрыл конверт. В нем оказались короткое письмецо и три воны.

Как меня тронули тогда это письмецо и эти деньги! Без большой любви к товарищу сделать такое нельзя. В то время достать три воны в таком детском возрасте было не легко. Да, я тронулся в путь, чтобы отомстить за отца, но ведь у меня и денег-то на дорогу не было.

Вот как настоящий товарищ выручил меня тогда в таком бедственном моем положении. Конечно же, не без труда достались тогда ему эти воны…

В первые дни после освобождения страны он приходил ко мне, и в знак первого своего приветствия я напомнил ему о том случае 20-летней давности, когда я был так благодарен ему за те деньги. И он признался, как они тогда трудно ему достались. Действительно, эти три воны и сравнить нельзя с миллионами вон на руках у богачей. Чем можно взвешивать вес чистой и прекрасной дружбы, покоящейся в этих трех вонах! Чувство дружбы рождается не в деньгах, но будь дружба — будут и деньги. Дружба порождает все самое дорогое на свете.

Во время этой встречи Кан Юн Бом говорил мне:

— Вы, уважаемый Полководец, вели в таежных дебрях борьбу за возрождение Родины, а я тут ничего подобного не сделал.

Я и предложил ему отныне объединить наши силы и построить новое государство. Я спросил его, не взять ли ему на себя часть работ по школьному строительству, ныне это самый наболевший вопрос государственного строительства — нехватка кадров. Он тут же согласился. И вскоре он, построив школу в селе Чо, просил меня дать ей название, и я наименовал ее Самхынской средней школой. «Самхын» — развитие трех моментов, означает развитие умственного, нравственного и физического воспитания, то есть усвоение глубоких знаний, высокой морали и физической закалки.

Впоследствии Кан Юн Бом трудился на славу, взяв на себя строительство Университета. Ныне, конечно, это не такое уж большое дело — строить здание вуза, но в то время не было ни средств, ни материалов, ни специалистов-строителей, и не было конца всяким другим трудностям. Бились мы над этим вместе. Возникнет трудность во время работы, он приходит ко мне и, ночуя у меня, допоздна обсуждаем мы с ним возникшие вопросы.

Кан Юн Бом — незабываемый товарищ и друг, с такой открытой душой провожал он меня в путь к возрождению Родины. До сих пор помню, как на Пхеньянском вокзале провожал он меня со слезами на глазах. А его письмецо!

«Сон Чжу! Жаль расставаться с тобою. Слезы застилают глаза. Скоро ли мы увидимся снова после разлуки? Пусть нас отделяет друг от друга далекий путь, но мы не забудем друг друга, будем помнить о годах учебы в Чхандокской школе! Будем помнить о родном крае, о своей стране!» Таково было основное содержание его записки.