Михаил Черейский - Дракон с гарниром, двоечник-отличник и другие истории про маменькиного сынка Страница 29

Но вернемся к Спасу на Крови. Как всем известно, его начали сооружать вскоре после гибели от рук террористов-народовольцев императора Александра II. Как раз на этом самом месте пролилась царская кровь, откуда и пошло название церкви. Строили долго, целых двадцать четыре года, но уж зато соорудили нечто выдающееся. В том смысле, что это нелепое подобие московского храма Василия Блаженного пестрым пятном выдается из строгого, классического ансамбля питерского центра, в который гармонично вписаны здания в стилях барокко и северный модерн. Упрямый любитель примитивно понятой народности, Александр III, в своих необъятных штанах и сапогах бутылками, один за другим отклонял все проекты и аннулировал результаты всех конкурсов, пока не добился своего. Обилие позолоты, цветных изразцов и мастерски выполненные мозаичные панно по рисункам Васнецова и других именитых художников не сделали церковь привлекательнее в глазах петербуржцев. Когда ее наконец-то освятили в 1907 году и стали формировать приход, то желающих присоединиться к нему оказалось до неприличия мало, особенно ввиду непосредственной близости великолепного Казанского собора, симпатичной барочной Пантелеймоновской церкви и небольших, но привычных окрестному населению церквей Конюшенного ведомства и Павловского полка. Пришлось правительству объявить Спас на Крови не приходской, а казенной церковью с ограниченным доступом. Для ее посещения в обычные дни требовалось специальное разрешение, и этим удобно было объяснять малолюдство молящихся.

То, что во времена моего детства Спас на Крови был вообще закрыт, никого не удивляло: такова была при советской власти судьба огромного большинства религиозных зданий всех вероисповеданий. Многие были разрушены, а наиболее заметные и признанные архитектурными шедеврами — вроде Исаакиевского, Казанского и Петропавловского соборов — переоборудовали в музеи. Спас на Крови и тут стоял особняком: его и не сносили (хотя планы такие были и находили поддержку известных архитекторов, считавших, что перспектива канала, с классическим домом Адамини в торце, от этого только выиграет), и не открывали в нем музей (хотя какие-то намерения существовали и в этом направлении), а продолжал он стоять наглухо закрытым на одном из самых видных мест города.

Впрочем, не совсем наглухо: иногда к его боковым дверям подгоняли грузовик с длинным низким кузовом, двери отворялись, и мужики в робах, покрикивая и матерясь, вытаскивали из храма и грузили на машину какие-то фанерные конструкции и огромные полотняные рулоны. Внимательный наблюдатель — скромно отношу себя к их числу — успевал разглядеть на фанере и полотне загадочные надписи вроде «л. озеро 3а. пр.» или «ж. фигаро 2а. левая». Если времени у наблюдателя было довольно, он мог дождаться окончания погрузки и вприпрыжку сопроводить грузовик до пункта назначения, находившегося не далее как в двухстах метрах, за углом. Это был боковой служебный подъезд Малого академического оперного театра, бывшего императорского Михайловского. А груз, как несложно догадаться, представлял собой декорации к сегодняшнему спектаклю — «Лебединому озеру» или «Женитьбе Фигаро». Для удобства рабочих сцены на них были обозначены номер соответствующего акта и сторона сцены. Так что Спас на Крови, хоть и не превратился в музей, все же служил в какой-то степени искусству.

Здание храма несколько вдается в канал, где в набережной сделан специальный отступ, и на этом месте под узорчатым навесом на уровне человеческого роста находится большое мозаичное изображение Христа, распятого на кресте. Подход к нему по суженному тротуару набережной был с обеих сторон забран решетками. Но, несмотря на эту преграду, через нее под покровом темноты или рано утром с великими трудностями и с опасностью свалиться в воду — бывало, что и сваливались — перелезали какие-то одетые в черное пожилые люди, большей частью старушки в платках из тех, кого называют божьими одуванчиками. Перебравшись, крестились, отбивали земные поклоны и прикладывались губами к ногам распятия. Иногда ставили на гранитном парапете набережной свечки и зажигали их. Как-то осенью поздним дождливым вечером я возвращался домой по каналу и заметил с той стороны церкви какое-то шевеление. Подошел — а там две старушки испуганно и умоляюще глядят на меня. Я приложил палец ко рту — мол, не выдам — и был вознагражден низким поклоном.

Проникновения старушек к распятию Спаса на Крови беспокоили власти, и периодически к решетчатому заграждению добавлялась колючая проволока. Иногда там и милиционер дежурил — видимо, по каким-то православным праздникам. Меня все это несколько удивляло: ведь существуют действующие церкви вроде той, куда ходит наша соседка, отчего б этим старушкам не предаваться своим устарелым суевериям там, не подвергаясь опасности искупаться в канале Грибоедова или исцарапаться колючей проволокой?

Один из моих одноклассников жил в доме почти напротив Спаса на Крови, и я спросил его — по привычке поставив себя на его место и решив, что он-то уж точно должен знать. Оказалось, что не знает и никогда об этом не думал, но пообещал спросить у соседа-милиционера. Сосед ответил, что нормальные верующие ходят со своими религиозными пережитками в действующую церковь, специально оставленную советской властью для подобных отсталых граждан. А те, кто тайно пробирается к распятию на канале, — это запрещенные антисоветские сектанты. И еще сосед просил передать, что советует мне направить свою любознательность на овладение школьными науками и поменьше интересоваться всякой чепухой. Ну, не от него первого я получал подобные советы, но ответ по сути вопроса меня удивил: старушки никак не походили на борцов с советской властью.

Прошло немало лет, и мой институтский преподаватель марксистско-ленинской философии, по совместительству преподававший в духовной академии (до сих пор не знаю, где по убеждению, а где в качестве халтуры), рассказал, что в первые годы после революции еще действовавший тогда храм Спаса на Крови стал центром так называемых иосифлян, не принявших провозглашенной митрополитом Сергием позиции активного сотрудничества с советской властью. Стараниями ОГПУ и НКВД иосифлянских пастырей постепенно извели, а кое-кто из простых их последователей примкнул к действовавшей в подполье «истинно православной» церкви. Для них заколоченный после 1930 года Спас на Крови остался центром духовного притяжения, и они тайком, рискуя остатками благополучия и здоровья, приходили к мозаичному распятию как к последней хоть и с трудом, но доступной святыне. Вот, оказывается, какие это были божьи одуванчики…