Елена Морозова - Маркиз де Сад Страница 29

Ни рождение сына, ни увлечение строительством не повлияли на нрав Донасьена, он по-прежнему числился среди «опасных» либертенов и находился под надзором полиции. «Нельзя все время гладить его против шерсти, как обычно делал его отец, он может пуститься во все тяжкие. Только кротостью, снисходительностью и взыванием к разуму можно надеяться наставить его на путь истинный», — предостерегал аббат мадам де Монтрей, зная, что та стремится во всем контролировать поведение зятя. Любезный аббат лицемерил: он прекрасно знал, что чем больше кротости проявляли при общении с его племянником, тем более нагло и высокомерно тот начинал себя вести.

Смерть графа де Сада, случившаяся 24 января 1767 года, потрясла Донасьена. К этому времени граф давно уже жил в Версале совершеннейшим отшельником, писал стихи, воспоминания, рассуждения о женщинах и о любви и, подобно многим состарившимся либертенам, обратился к Богу. Молитва была его единственным утешением. Ни с сыном, ни с женой он отношений не поддерживал, сына именовал исключительно «неблагодарным» и вспоминал о нем с горечью. Есть основания полагать, что до него доходили слухи о похождениях «мальчика», но граф давно уже не имел на него никакого влияния.

После похорон, состоявшихся в приделе собора Гран-Монтрей в Версале, Донасьен вместе с сопровождавшим его тестем, господином де Монтреем, отправились в дом — просмотреть бумаги графа и ознакомиться с завещанием. Возможно, в те часы, читая написанные четким отцовским почерком строки, Донасьен Альфонс Франсуа осознал, что, несмотря на вечные ссоры, на свою давнюю обиду на отца, они были очень похожи, и он один может по-настоящему оценить и литературное, и философское наследие графа де Сада. Он велел тщательно собрать отцовские рукописи и отправить их к себе на квартиру. В дальнейшем он прочтет их все, приведет в порядок, классифицирует и сделает из них аккуратный архив, к которому будет обращаться на протяжении всей своей жизни. «Его неподдельное горе в связи с уфатой отца, его волнение примиряют меня с ним. Будьте ему отцом, сударь, лучшего наставника ему не сыскать», — сочувствуя горю Донасьена, напишет Председательша аббату де Саду.

Увы, маркиза де Сада не исправит никакой наставник. Ознакомившись с завещанием графа, Донасьен пришел в ярость: отец оставил ему одни долги! И действительно, после статей, где оговаривались суммы и движимое имущество, отходившее к графине, братьям и сестрам графа, а также маленькая пенсия слугам, вся недвижимость вместе с правами, обязательствами, соглашениями и всем, что из этих соглашений следовало как в настоящем, так и в будущем, переходило во владение сына и далее к прямым его наследникам, то есть к его детям. А разобравшись в так называемых «правах, обязательствах и соглашениях», Донасьен обнаружил, что причитавшийся графу после женитьбы сына доход в сумме восемнадцать тысяч ливров полностью уходил на уплату долгов и налогов. Теперь эти долги и налоги должен был платить наследник. Но в отличие от графского титула, который также перешел к Донасьену, но был им отвергнут, отказаться от выплат по долговым обязательствам наследник не мог — обязательства были выданы под недвижимость, которая теперь принадлежала ему!

О трепетном отношении вечно нуждавшегося в деньгах Донасьена к вопросу о наследстве свидетельствует обширный документ, составленный в марте 1767 года и именуемый «Соглашением между маркизом де Садом и матерью вышеуказанного маркиза». В нем договаривающиеся стороны подробно перечисляли права, имущество и выплаты, причитавшиеся вдове после смерти мужа, и те права вдовствующей графини, которые она передавала сыну в обмен на определенную сумму. Так, в частности, де Сад должен был выплачивать матери из наследства графа двенадцать тысяч ливров вдовьей пенсии и шестьсот ливров ренты за отказ графини от проживания в Ла-Косте и пользования мебелью из этого замка, полагавшиеся ей на основании брачного контракта. После заключения соглашения де Сад должен был единовременно выплатить графине определенную сумму. От одного взгляда на количество нулей при цифрах выплат, которые должен был сделать де Сад в пользу графини, становилось ясно, что он предпримет все, чтобы этих денег не платить. Точнее, не будет делать ничего, чтобы эти деньги у него появились. К счастью, у графини были и свои, независимые источники дохода, в частности небольшая пенсия, выплачиваемая ей семейством Конде.

После смерти отца, сеньора Сомана, Мазана и Ла-Коста, Донасьен, в памяти которого были живы детские воспоминания о том, как магистраты из Сомана, преклонив колени, воздавали почести ему и его отцу, тоже пожелал получить от своих арендаторов оммаж, иначе говоря, захотел, чтобы его арендаторы исполнили средневековый обряд принесения вассалами обета верности своему сеньору. Церемонию согласились провести в Ла-Косте, где совет деревни по собственной инициативе заказал мессу по опочившему графу. В других владениях магистраты отказались разыграть этот основательно забытый средневековый обряд, заверив молодого любителя феодальной старины, что и без обряда оформят надлежащий нотариальный акт. В урочный день Донасьен прибыл в Ла-Кост, и четыре делегата от местной общины, как положено, с непокрытыми головами и без оружия, преклонили колени перед де Садом и вложили свои сомкнутые ладони в ладони сеньора маркиза. Роль феодального господина де Сад исполнил блистательно. Интересно, чего больше было в желании де Сада восстановить полузабытый средневековый обряд: стремления устроить зрелищный спектакль или приверженности к феодальному праву? Иначе говоря, руководили им эмоциональные или политические пристрастия? Заметим: если речь шла о политических пристрастиях, де Сад был в них не одинок. В преддверии революции не только третье сословие, но и часть аристократов были недовольны королем. Многие родовитые дворяне возмущались засильем чиновников, запросто покупавших дворянские титулы, всевластьем откупщиков и бесправным, по их мнению, положением дворянства. Эти дворяне предлагали «обезбурбонить» Францию и восстановить средневековую дворянскую вольницу. Если судить по манерам и поведению де Сада, он, несмотря на превратности судьбы, всегда ощущал свою принадлежность к тому высшему слою общества, над которым властен только король. И похоже, искренне возмущался, когда судьи в парламенте вместо того, чтобы верить его слову благородного сеньора, выслушивали показания каких-то ничтожеств и выискивали бессмысленные улики.

Не только темперамент заставлял маркиза метаться в поисках удовольствий. У него были большие проблемы с семяизвержением, затрудненным и сопровождавшимся болевыми ощущениями. Сравнивая этот процесс с попыткой густой сметаны вырваться из узкого бутылочного горлышка, он писал, что вряд ли кто-нибудь сумеет понять его, ведь, как известно, никто вокруг, кроме него, такой болезнью не болел… Даже болезнь была для де Сада поводом подчеркнуть свое неповторимое «я». И далее следовала салическая аксиома, которую он неоднократно повторял как в письмах, так и в романах: мы не в силах бороться со страстями, дарованными нам природой, а потому, выпуская наружу наши страсти, мы всего лишь следуем природе, и никто не вправе нас за это осуждать.