Вагаршак Тер-Ваганян - Хачатур Абовян Страница 29

Чрезвычайно как важным показывается Армянский язык и в том смысле, если он должен возделываться на Русской почве, чтобы послужить для Армян народным средством к образованию, коего они до сего лишены совершенно. Новая Европейская наука, в чужой одежде сообщаемая Армянам, неспособна приносить богатые плоды, ибо Армянское юношество на этом поле принуждено бороться с двоякими затруднениями: во-первых, языка, им чуждого, и, во-вторых, и самой науки. Возможность в народных формах переселить Европейское ~ знание на почву Армянскую удивительными примерами доказана уже ученым обществом Мхитаристов в Венеции, коих произведения в пользу образования Армян, к сожалению, весьма трудно приобретаемы в России. Некоторые патриоты Армянского народа, между коими блестит имя семейства Лазаревых (!! — В. В.), стараясь основать в России народное образование, весьма мало успели в этом деле. Эта слава предоставлена ныне России, столь восприимчивой для высоких идей о благе подвластных Ей племен…»

Так и не рискнул Назарян сказать членораздельно что-либо о необходимости перехода от грабара к разговорной народной речи.

Степанос Назарьян

Таков этот герой армянской либеральной и националистической буржуазии. Можно ли объявить людьми одного лагеря, одного направления Абовяна и этого идейного хамелеона?

Только в 1844 году он сделал робкую попытку испросить у попечителя право на издание двухнедельника для распространения на общепонятном языке науки и просвещения среди народа[10].

Но как он это сделал! Прося разрешения на издание периодического органа он даже не осмелился указать на то обстоятельство, что собирается вести журнал, на новом языке и лишь по косвенным указаниям, да по армянскому тексту конспекта (он подал докладную записку Мусину-Пушкину на двух языках), который составлен на разговорном наречии, мы можем предположить, что Назарян имел намерение вести свой орган на новом языке. У него спрашивают о будущих сотрудниках, а он трусливо ограничивает число участников… одним собой. Даже Абовяна не упоминает, хотя, конечно, знал о его работах в области внедрения «европейского просвещения» и знал о глубоких познаниях Абовяна в области жизни, быта, фольклора, этнографии и истории «родного народа», был точно осведомлен о чувстве одиночества, снедавшего Абовяна, о дикой травле его, о его тоске по товарищеской поддержке.

Уваров отказал ему в этом, ссылаясь на отсутствие в Казани цензора, владевшего армянским языком.

Таков Назарян. Размеренный либерал, «гибкий» оппортунист, совершенно равнодушный гелертер — он выражал собой наиболее хитрый, приспособленческий либерализм национальной армянской буржуазии.

Абовян же был воплощением назревшей потребности демократического мировоззрения. В нем все основные элементы демократического сознания до его последерптского страстного пути были заслонены рубищами национал-клерикальных преданий, предрассудков, заблуждений. Они были извращены самобытными иллюзиями, которые пришли дополнительно, как продукт западной культуры, скрещенной с ненужными фантасмагориями прошлого.

Нужна была всеочищающая школа действительности, необходимо было пройти сквозь огонь реальной жизни, сквозь лабиринты подлинных социальных противоречий классовых сплетений. Понадобилось мучительное шествие по этим катакомбам, чтобы иллюзии отпали, предрассудки изжились, фантасмагории рассеялись и демократические идеи обнажились во всей их неприкрашенной простоте, во всем их величии и несовершенстве.

Это и было содержанием его последерптокой жизни.

Но ранее, чем проследить далее этот процесс, позволю себе несколько уклониться в область теории.

Несколько слов о раннем демократизме

Очень коротко, почти схематически я коснусь вопроса о том, какими чертами характеризуется ранний буржуазный демократизм.

Не ради поучения, не из желания быть верным классическим канонам, а единственно в целях предупреждения возможного непонимания, из стремления предохранить себя от дальнейших бесплодных дискуссий, я хочу выяснить границы, хочу теоретически осмыслить природу явления, которое представляет собою идеологическое выражение подспудных экономических изменений и которое сигнализирует победоносное развитие нового социального уклада. Явление — самое возникновение которого было доказательством обреченности старых феодально-сословных перегородок, оно наиболее достоверно декларировало волю новых растущих классов.

Когда говорят о демократизме, у читателей может возникнуть представление о целом ворохе преступлений позднего буржуазного демократизма против рабочего класса. Но это историческая ошибка, ее нужно с самого начала устранить. Буржуазный демократизм после Великой французской революции — это нечто принципиально отличное от раннего революционного демократизма. Как отлично и от демократизма после чартистского движения к Революции 1848 года. Новые вехи в истории пролетарской классовой борьбы в корне меняли природу демократизма. Демократическое сознание переживает длительное развитие до революции (до того как буржуазия преодолевает феодализм), оно в процессе революции консолидируется как локально-классовое сознание буржуазии и выходит из горнила революции как тусклое воспоминание о былых «общенародных» выступлениях. Это закономерно и вполне соответствует социальной дифференциации, происходящей в эпоху революции и в результате ее. Чем яснее выделяется из общей бесформенной массы третьего сословия подлинный народ — пролетариат и трудовое крестьянство — тем решительнее буржуазный демократизм противостоит народу. Но это — конечный результат длительной борьбы, долгого развития и многократных трансформаций.

Оставаясь глубоко классовым, демократическое сознание в его ранней стадии коренным образом отличается от тех конечных модификаций, которым оно было подвержено.

Демократическое сознание стало формироваться как классовое сознание, всем своим острием направленное против феодализма, против сословного строя, против неравенства, против унаследованных привилегий, против невежества, насаждаемого церковью, против угнетения народных масс господствующими сословиями и абсолютизмом. Оно возникло как общенародное сознание, как идеология единого фронта всех угнетенных классов против феодализма.

Демократическое сознание — классовое сознание, но было бы очень упрощенно, если бы мы сузили это утверждение и механически объявили его выражением интересов одной лишь буржуазии. Там, где классовая дифференциация прошла начерно, лишь грубо наметив общие очертания и границы врагов старого общества, там мудрено искать строго определенное представительство классовых интересов. В ранних ступенях своего формирования демократическое сознание выражает интересы того общего антифеодального, антикрепостнического лагеря, которое было собрано накануне революции под именем третьего сословия.