Макс Шур - Зигмунд Фрейд. Жизнь и смерть Страница 3

«Я вижу, сколь великодушно вы готовы предоставить в распоряжение биографа столь большой объем личной информации. Сам же я не нашел бы для этого никаких стимулов».

Фрейд по-разному реагировал на свои биографии, написанные Ф. Виттельсом (1924) и Стефаном Цвейгом (1931, 1933).

Предпубликационную копию немецкой версии книги Виттельса он получил в декабре 1923 г., вскоре после своей второй онкологической операции (см. главу 13). Ответ Фрейда содержал острую критику этого труда наряду с признанием его отдельных положительных моментов. Например:

«Стоит ли говорить, что сам я никогда бы не пожелал такой книги и не способствовал бы ее появлению. Я считаю, что у общества нет никаких прав на мою персону, и оно ничего у меня не почерпнет, пока мой случай… не получит полного освещения!»

Одна из основных претензий Фрейда к Виттельсу, бывшему студенту Штекеля, заключалась в том, что тот не смог объективно представить причины его разрыва с последним.

Фрейд также составил список замеченных им неточностей, ожидая, что Виттельс внесет должные поправки. Закончил письмо он следующими словами: «Пожалуйста, воспринимайте сказанное так, что, хотя я и не одобряю Ваших усилий, я никоим образом не могу их и недооценивать».

В опубликованную версию этого письма не была включена оценка Фрейдом построений Виттельса: «Возможное не всегда действительно».

Позже, ознакомившись с английским переводом книги Виттельса и не обнаружив там большей части рекомендованных им поправок, 15 августа 1924 г. Фрейд писал:

«Я убежден, что если некто знает о ком-то так же мало, как Вы обо мне, то ему не следует что-либо писать об этой персоне и уж тем более называть написанное биографией. По крайней мере, следует подождать, пока персона уйдет в небытие, чтобы возражать было уже некому».

Особенно Фрейд возражал против некорректного изложения Виттельсом эпизода с кокаином (см. главу 1), но еще больше – против истолкования им окончательного разрыва с Флиссом. Тем не менее на следующий год Фрейд дал свое согласие на восстановление Виттельса в Венском психоаналитическом обществе.

Из этих писем можно видеть, что Фрейд весьма негативно относился к биографическим исследованиям его жизни, а если и шел навстречу устремлениям авторов, то требовал от них строго придерживаться действительных фактов. То самое «возможное не всегда действительно» относится именно к многочисленным безосновательным домыслам и гипотезам. Несмотря на всю свою нерасположенность к подобного рода затеям, Фрейд не мог отказать в определенной поддержке даже этому, столь критикуемому им биографу.

На работу Стефана Цвейга Фрейд отреагировал более благосклонно. Он писал:

«Нежелание признать себя в собственном портрете или неузнавание себя в нем – факт обыденный и хорошо известный. Поэтому я поспешу выразить удовлетворение тем, сколь точно Вами подмечены мои наиболее характерные черты. Действительно, то, чего я достиг на настоящий момент, все это прежде всего благодаря моему характеру, чем интеллекту. Полагаю, что это стержень Вашего мнения, и я придерживаюсь такой же точки зрения…

В действительности человек – более сложное существо: с созданным Вами образом не согласуется, что я испытываю головные боли и временами устаю, как и любой другой человек, что я был страстным курильщиком (я бы и желал им оставаться), что своим самоконтролем и упорством в работе я по большей мере обязан сигаре, что, несмотря на всю свою хваленую непритязательность, я многое отдал за то, чтобы собрать свою коллекцию греческих, римских и египетских древностей, что я больше интересуюсь археологическими книгами, чем психологическими, что до войны и сразу после ее окончания каждый год я чувствовал острую потребность провести в Риме хотя бы несколько недель или дней, ну и так далее».

Более определенно по проблемам, возникающим при изучении жизни «великих людей», Фрейд высказался в своей благодарственной речи, написанной им по случаю присуждения премии Гёте в 1930 г.:

«Я готов принять упрек, что мы, аналитики, недостойны находиться под покровительством Гёте, ибо преступили черту, пытаясь применить аналитические методы к нему самому, низведя тем самым великого человека до объекта исследования. Однако я не соглашусь, что тем самым мы умаляем его величие.

Все мы, почитающие Гёте, без особого протеста принимаем усилия его биографов, пытающихся по имеющимся сведениям воссоздать его жизнь. Но что значат для нас эти усилия, если даже лучшие и исчерпывающие биографические работы не могут ответить на два вопроса, которые только и представляют для нас интерес; не могут пролить свет на происхождение того великого дара, который создает гения, и не помогают нам сколько-нибудь хорошо понять ценность и значение его творений? А ведь, без сомнения, именно такие биографии способны удовлетворить нашу столь сильную потребность. Мы ощущаем ее особенно остро, когда история безапелляционно отказывает нам в ее удовлетворении, как, например, в случае с Шекспиром… Но что оправдывает нашу потребность узнать подробности жизни человека, когда его работы приобретают для нас столь большое значение? При ответе на этот вопрос обычно отмечают желание приблизить к нам такую личность в ее человеческих чертах. Допустим…

И все же следует признать, что существует и другой мотив. Оправдание биографа содержит также признание. Разумеется, биограф не стремится развенчать своего героя, но желает сделать его ближе, понятнее нам. Однако это означает уменьшение расстояния, которое отделяет нас от него, и определенное умаление его исключительности. Неизбежно, что, узнав больше о жизни великого человека, мы узнаем и о тех случаях в ней, в свете которых он совсем не выглядит героем, выглядит не лучше нас и по-человечески действительно приблизился к нам. И тем не менее, я полагаю, что нам следует узаконить усилия биографов. Наше отношение к отцам и учителям всегда имеет двойственный характер: глубокое почтение к ним всегда содержит и компонент враждебного протеста. Это психологическая неизбежность, которая не может быть изменена без насильственного вытеснения истины, и ей надлежит распространяться на наше отношение к великим людям, истории жизни которых мы намерены изучать».

Эти строки ясно указывают на те конфликты и ограничения, перед лицом которых оказывается любой биограф. Осознать их – его обязанность. Пусть нехотя, но Фрейд все же признал, что «усилия биографов следует узаконить». Никакое выполненное психоаналитиком биографическое исследование не может отказаться от применения к своему объекту методов психоанализа. Следовательно, биографические изыскания оказываются в сфере внимания так называемого прикладного психоанализа.

Фрейд подошел к этой проблеме и с другой стороны. Арнольд Цвейг, с которым он интенсивно переписывался на протяжении последнего десятилетия своей жизни (см. главы 20–27), с 1930 г. увлекся идеей провести сравнительно-сопоставительное исследование трудов и личностей Фрейда и Ницше.

В 1934 г. А. Цвейг отправил Фрейду набросок своей, как он ее называл, «новеллы», целиком посвященной «помешательству»

Ницше. В последующей серии писем он набросал для Фрейда общий план своей работы, которая, в сущности, оказалась биографической фикцией[4].

Фрейд ответил серьезным письмом, в котором обсудил «проблему взаимосвязи исторической реконструкции с исторической реальностью». Фрейд допускал, что, когда существует невосполнимый недостаток достоверной информации, биограф вправе заполнить пробел за счет своего воображения. Ради примера он обратился к таким произведениям, как «Макбет» Шекспира, «Дон Карлос» Шиллера и «Эгмонт» Гёте. Однако Фрейд утверждал, что в случае с Ницше, значение трудов которого было очень велико и в первой половине XX века, биографу следует прежде всего позаботиться о максимальной исторической точности в представлении его личности. В следующем письме Фрейд обратил внимание Цвейга на две проблемы, которые неизбежно предстанут перед биографом Ницше. Прежде всего, довольно мало известно о «сексуальной конституции» Ницше. Еще важнее то, что на протяжении по крайней мере последних двенадцати лет своей жизни Ницше страдал от прогрессирующего слабоумия, и отсутствует возможность узнать, когда эта разрушительная болезнь начала себя проявлять. Фрейд поднял вопрос о позволительности домысливания в таких случаях «силы влияния патологии» (15 июля 1934 г.).

Фрейд также упомянул, что не может принять и половины оценок своей персоны, которые Цвейг сделал в своей книге «Немецкое еврейство: попытка подвести итоги» (1934).

Несмотря на свои возражения относительно предложенного Цвейгом плана, Фрейд спросил Лу Андреас-Саломе (одну из женщин, сыгравших важнейшую роль в жизни Ницше) о возможности предоставления ею Цвейгу некоторой информации о Ницше. Однако она наотрез отказалась рассказать что-либо, что могло бы поддержать идею проведения такого исследования. По всей видимости, основное возражение Фрейда по плану Цвейга касалось, прежде всего, невозможности получить надежную информацию[5].