Олег Капчинский - «Окаянные дни» Ивана Бунина Страница 3

В. А. Савченко пишет:

«С конца октября в Одессе начали громить винные и спиртовые склады. Погромы эти, то разгораясь, то затухая, продолжались в течение четырех месяцев. Чтобы остановить толпы пьяных, идущих из предместьев громить город, командование применило даже броневики. Были перекрыты улицы, ведущие к окраинам Одессы, и образован „фронт“ против громил. С этой целью власти вызвали пулеметную команду, пожарных, школу прапорщиков. Между тем толпой манипулировали „люди“ Япончика, призывая „арестовать власть и грабить город“. Толпа была остановлена только пулеметным огнем, на земле осталось 12 раненых и двое убитых.

Во время „винного бунта“ Япончику удается устранить своего конкурента в преступном мире Акулу – Н. Дрогаева – и стравить банды соседних районов – Пересыпи и Слободки. Слободка превратилась в „бандитский фронт“, где „сражались“ за влияние несколько банд (только в ночь на 4 ноября там было обнаружено 11 трупов). В конце ноября 1917 года район Молдаванки, где хозяйничал Япончик, объявил о создании независимой „Молдаванской республики“»[16].

Однако, в отличие от того же Петрограда, наряду с винными погромами в Одессе ожидали и еврейских…

Что такое еврейский погром?

До 1905 года погромы организовывались по определенному сценарию. Полицмейстеры инсценировали «возмущенную» евреями народную толпу в виде переодетых в штатское городовых, дворников, а также хорошо оплачиваемых городских люмпенов. Власти, стремясь сохранить внешнее приличие, в события не вмешивались, полиция и войска оставались якобы нейтральными. Разъяренная толпа была как бы выражением народного гнева.

Трусливой, уверенной в своей безопасности толпе, полупьяной, а отчасти совсем пьяной нетрудно было противостоять: она разбегалась при первых выстрелах. Погром происходил таким образом: громилы делились на группы, сравнительно незначительные, и каждая направлялась по отдельной улице. Еврейская самооборона при организованной разведке загораживала погромщикам путь, стреляла в воздух, а иногда и в них. Громилы часто разбегались.

В погромах 1905–1907 годов участие властей носит уже более откровенный характер. Как на юге, так и в других местах погромщики были окружены вооруженной полицией, а иногда и солдатами, которые загораживали путь отрядам еврейской самообороны. Прежний тип самообороны – примитивные группы, вооруженные револьверами, кастетами и ножами, – уже не годился для оказания действительного сопротивления. Надлежащий эффект могла произвести лишь самооборона в виде хорошо организованных вооруженных отрядов.

Новая опасность погромов возникла, когда русская армия начала терпеть неудачи на фронтах Первой мировой войны. Еврейский обыватель считал, и не без оснований, что при любом исходе войны демобилизация армии будет ознаменована погромами.

В годы Гражданской войны погромы входили в быт маленьких городов и местечек, затерянных среди украинских сел.

В крупных городах погромы происходили обычно во время смены властей – гетмана, «добровольцев» и других. Старая власть, которая как-то стабилизировалась и на некоторое время устанавливала «порядок», уходила, а новой еще не было. Этим пользовались остатки военных формирований уходивших властей или первые эшелоны приходящей власти. В то же время не хотели упустить свой шанс местные хулиганы, которым часто помогали и жители окрестных сел.

Каждая волна погромов в местечках приводила к переезду в Одессу беженцев, которые оседали здесь у своих родственников и знакомых. Беженцы считали, что в таком большом городе, как Одесса, они спасутся.

Висевшая над Одессой в 1917 году угроза еврейского погрома, исходившая от многочисленных куреней, окружавших город, не осуществилась, в чем, по мнению видного одесского историка С. Я. Борового, была немалая заслуга Мишки Япончика, который активно участвовал в организации отрядов самообороны. Командиром дружины стал прапорщик Срулевич, позднее эмигрировавший, а начальником штаба – прапорщик, художник по профессии Ц. С. Могилевский-Эмский, ставший после Гражданской войны музейным инспектором одесского губполитпросвета, расстрелянный в 1937 году[17].

Нам представляется, что Боровой роль Япончика в создании отрядов еврейской самообороны несколько преувеличивает, но факт остается фактом: крупных погромов в городе действительно в то время зафиксировано не было.

В первой половине января 1918 года на улицах Одессы усилились бои между отрядами Красной гвардии и гайдамацкими куренями Центральной рады. 17 января 1918 года в городской военно-революционный комитет явились представители всех куреней и заявили о сдаче. В городе была установлена советская власть и не просто советская власть, а Одесская Советская республика, о которой сейчас мало кто помнит. Не каждый одессит знает, что его родной город был когда-то отдельным государством со своим правительством.

Складывающуюся в Одессе ситуацию можно показать на примере одного эпизода, приведенного свидетелем тех событий – юристом, торговцем произведениями изобразительного искусства и коллекционером Владимиром Михайловичем Маргулиесом, делавшим дневниковые записи и выписки из местных газет, которые впоследствии в эмиграции он опубликовал в виде книги. Он описал выступление в городе командующего советскими войсками левого эсера Михаила Артемьевича Муравьева (ныне о жизни и гибели этого военного написано немало). Муравьев прибыл в Одессу в феврале и выступил на заседании городской думы с участием представителей финансовых и торгово-промышленных кругов. Между главой банкирского дома И. С. Ксидиасом (эту фамилию впоследствии использовал Лев Славин в своей знаменитой пьесе «Интервенция» для создания образа одесской банкирши и ее сына) и прибывшим военачальником состоялся разговор следующего содержания:

«Я банкир, но смею все же считать себя другом народа. Во времена царизма я, буржуй и банкир, отдал все свои деньги на газету „Южная мысль“, которая боролась с царизмом. Меня приговорили к тюремному заключению, и я два раза сидел в тюрьме. Поэтому я смею думать, что я такой же друг народа, как товарищ Муравьев. В банках есть чеки, есть ценные бумаги, но нет денежных знаков. Ко времени большевистского переворота в России было денежных знаков на 16–17 миллиардов, из них на Одессу приходится 50–60 миллионов. Деньги эти находятся у средней буржуазии, а также в низших классах, так как капиталисты вкладывают все свои деньги в бумаги. Те, у кого есть наличные деньги, цепляются за них всеми силами, и их трудно у них получить.

Муравьев: Я уверен, что в Одессе все же наберется 10 миллионов. Сговоритесь между собой, давайте чеками, процентными бумагами, чем хотите. Я здесь жил, знаю город и знаю, что деньги найдутся.

Я не позволю пропадать пролетариату, не позволю, чтобы красногвардейцы и флот страдали от безденежья. Даю вам срок с 20 по 23 февраля включительно. 24-го в 12 часов вся сумма должна быть внесена в Государственный банк на мое имя. Вы это сделаете, если дорожите своим спокойствием. Я порядок установлю, все грабители, прикрывающиеся именем анархистов, большевиков, максималистов, будут уничтожены»[18].

В ночь на 14 марта в город вошли немцы и австро-венгры, и республика прекратила свое существование.

«В четыре часа дня начались взрывы»

Жизнь в городе входила в свое привычное русло – заработали магазины, ожил знаменитый одесский рынок Привоз, заблестели вымытыми стеклами витрины кафе и ресторанов. Зашумела, забурлила жизнь в известном всему городу кафе Фанкони на углу Дерибасовской и Екатерининской, где собирались маклеры, подрядчики, другой народ при валюте, заходили подчас главари уголовного мира.

В Одессе начала возникать своеобразная обстановка.

В самой фешенебельной гостинице – «Лондонской» – на Николаевском бульваре, в лучших домах на Екатерининской, Ришельевской, Дерибасовской разместились многочисленные высокопоставленные беженцы из Москвы и Петрограда – царские дипломаты, бывшие придворные, генералы, банкиры, дельцы, представители «высшего света». Вся эта «соль» российской аристократии предпочла Одессу другим городам – здесь можно было переждать смуту, а в случае опасности уехать за границу.

Чуть ли не ежедневно собиралась вся эта аристократия в здании купеческой биржи на Пушкинской улице. Здесь произносились длинные речи, в которых, как писала газета «Одесские новости» 22 ноября 1918 года, «высказывалась мысль, что Одессе теперь, быть может, придется сыграть роль собирательницы земли русской, ту самую, какую некогда выполняла Москва».

В августе 1918 года в районе Пересыпи, недалеко от грузового порта, прогремел мощный взрыв – взлетели на воздух склады артиллерийских боеприпасов оккупационных войск.

Взрывы были настолько сильными, что их очевидцами стали многие жители Одессы и окрестностей, в том числе Иван Алексеевич и Вера Николаевна Бунины, живущие в это время за городом на даче Шишкиной. Вот как супруга писателя обрисовала это событие в своем дневнике: