Майя Заболотнова - Тургенев и Полина Виардо. Сто лет любви и одиночества Страница 3

Чем дальше, тем чаще родители ссорились, и, хотя дела шли неплохо – кажется, мы тогда порядочно заработали, – в Нью-Йорке наша странная оперная труппа надолго не задержалась. Отец решил предпринять новое путешествие – на этот раз не очень далеко, в Мехико, а затем, несмотря на Гражданскую войну, выдвинул самую безумную из своих идей – перейти через горы до морского порта Вера Круз на Мексиканском заливе, чтобы оттуда отплыть во Францию.

Мама понимала, что это абсолютно безумная затея, и пыталась убедить его вернуться в Нью-Йорк, но он всегда умел уговорить ее, и мы начали наш путь в триста миль. Все деньги отец перевел в золото и нанял солдат охранять нашу маленькую экспедицию.

Я хорошо помню это путешествие. Сказочно прекрасные горы, перевалы, которые мы преодолевали, ущелья, в которых сестрам мерещились опасности, а мне – что-то удивительное и волшебное. Ночи, которые мы проводили под открытым небом, сидя у костра, и как я, уже в полусне, слушала рассказы одного из солдат о войне. Дождь, который как-то лил три дня без перерыва, и, в конце концов, мы спрятались в какой-то пещере, разведя костер и пытаясь высушить нашу обувь. Холод, пробирающийся под одежду, свинцовая усталость, которая наваливалась к вечеру, когда кажется, что больше невозможно сделать ни шагу, и замкнутый, растерянный взгляд отца, который стал понимать, чем оборачивается его авантюра…

Но мы благополучно миновали перевал, и, предвидя скорый конец этого тяжелого путешествия, отец вновь стал бесшабашно весел. Он пел свои арии прямо на ходу, а по вечерам хвастался, каким успехом пользовались его выступления в Европе и Америке, с каким восторгом принимала его нью-йоркская публика, и как за короткое время ему удалось заработать целых шестьсот тысяч франков. Это хвастовство обернулось для нас настоящим несчастьем. В одном из ущелий наши охранники, которые делили с нами все тяготы путешествия, вдруг превратились в разбойников и, наставив на нас оружие, потребовали отдать им все деньги, вещи и лошадей, которые у нас были. Хорошо помню, что они заставили отца отдать им даже мое шерстяное шотландское пальто.

Уже собираясь уйти и бросить нас в горах одних, без денег, почти раздетых, солдаты вдруг остановились и обменялись несколькими фразами. Затем один из них вышел вперед.

– А что, правда, что ты заработал все эти деньги своими песнями? – обратился он к отцу.

Тот, глядя поверх голов, не удостоил разбойника ответом.

– Так что, правда или нет? А ну, не молчи! Давай, пой! Слышишь? – и, видя, что отец не собирается отвечать, наставил оружие на Марию. – Я сказал, пой!

Мы были уверены, что отец так и будет молчать, но внезапно он усмехнулся и, сделав шаг вперед, начал петь. Он запел либретто из «Дон Жуана», которое написал его нью-йоркский приятель Лоренцо да Понте, бывший проштрафившийся венецианский священник.

Я растерян, я в смущеньи, что мне делать,сам не знаю.Близок грозный час отмщенья, не уйти мне от него,Но, хотя бы мир распался,страха в сердце я не знаюИ теперь же вызываю все и всех на смертный бой!

Голос отца летел над склонами гор, отражался от стен ущелья, где мы стояли, замерев в страхе, становился все громче, все сильнее, и солдаты замерли, заслушавшись, ошарашенные силой его таланта.

Пение смолкло, отец остановился, отдышавшись. Та же полубезумная улыбка блуждала на его лице, казалось, мыслями он за тысячу миль отсюда. Прошло несколько секунд, прежде чем солдаты смогли сдвинуться с места. Как-то смущенно переглядываясь, они переминались с ноги на ногу, и никто не смел нарушить тишину.

– Да, – протянул, наконец, тот, что требовал от отца петь. Он пытался сохранить былую браваду и вести себя так же развязно, но было заметно, что и его поразило это пение. – Вижу, твой талант и впрямь стоит тех денег, что тебе платят. Что же, и мы тебе заплатим. Вот, – он кинул на землю часть нашей одежды, а поверх высыпал немного золотых монет. – Считай, заплатили мы за твой концерт, да.

И они ушли, больше не оборачиваясь.

Остаток пути мы проделали почти в полном молчании. Того, что нам оставили, нам хватило как раз чтобы добраться до порта и купить билеты на корабль, отплывающий во Францию, и мама не уставала благодарить Бога, что мы остались живы, но отец, конечно, не находил поводов для радости. Его и без того тяжелый характер стал вовсе несносен. Вспышки его гнева мы выносили на протяжении всех недель, которые провели в море, и теперь он не стеснялся даже свидетелей.

Решив попусту не тратить время в пути, отец принялся разучивать с Мануэлем и Марией оперные партии. С Мануэлем они пели «Фигаро», а Марии досталась партия Розины из «Севильского цирюльника». Отец любил эту оперу и роль Альмавивы, которую, как он любил похваляться, Джоаккино Россини написал специально для него. И это действительно было так на самом деле! Мария была прекрасной Розиной – она унаследовала красоту и тонкие черты нашей матери и страстный взгляд и голос отца, однако отец нечасто бывал ею доволен. Это по большей части объяснялось его плохим настроением, а не способностями старшей дочери, однако это нисколько не облегчало ее участи.

Как-то пассажиры корабля были взбудоражены громкими криками с верхней палубы. Я узнала голос сестры и кинулась туда. По-видимому, отцу не понравилось исполнение, или он счел, что голос Марии недостаточно выразителен, но в бешенстве он раз за разом бил ее по лицу. Мария, не удержавшись на ногах, упала на колени, но и это не остановило отца. Увидев, как он в очередной раз заносит руку, я зажмурилась – мне показалось, что сейчас он убьет ее, – однако удара не последовало. Я открыла глаза и увидела капитана корабля, который, побелев от гнева, схватил отца за руку. Капитан был выше отца почти на голову, а привычка к тяжелой работе в море сделала его плечи такими широкими, что он без труда смог удержать отца от новых побоев.

– Еще раз, – тихо прошептал он, – ты ударишь ее или кого-то еще – и я выкину тебя за борт в ту же минуту.

После этого до самой Франции отец вел себя тихо. Он продолжал разучивать оперные партии с Мануэлем, Марией и Жозефиной, однако вел себя вполне пристойно.

Во Франции же все началось сначала.

Мария, которой, несмотря на ее талант, доставалось больше других, очень изменилась. Большую часть времени, не занятого репетициями, она проводила, глядя в одну точку, а заслышав голос отца, даже вполне спокойный, вздрагивала и сжималась. Ночью она подолгу не могла уснуть и бродила по дому, как привидение, а иногда просыпалась с криком посреди ночи.

Я знала, что она мечтает вырваться из этого дома, уехать, сбежать хоть куда-нибудь, и такая возможность ей вскоре представилась – в восемнадцать она выскочила замуж за первого, кто сделал ей предложение, не разбирая, что это за человек, каков он, не планируя семейную жизнь с ним и не стоя никаких иллюзий.