Борис Бухштаб - Фет - очерки жизни и творчества Страница 3

Легенда о письме матери Фета кратко изложена и в известной книге И. Г. Эренбурга «Люди, годы, жизнь», — но уже с изменением и места, откуда происходил Фет («Его отцом был гамбургский еврей»), и времени обнаружения письма («После революции кто-то вскрыл гроб и нашел письмо»).

Версия Грабаря (или схожие с ней) противоречит не только документам. Если принять ее, — все, что в своих воспоминаниях рассказывает Фет о немецких родственниках, к которым он ездил в 1844 г., должно быть признано сплошной выдумкой, начиная с самого их существования. Но возьмем, скажем, такую деталь по рассказу Фета, его сестра Лина Фет гостила у Шеншиных и вышла замуж за их дальнего родственника — врача А. П. Матвеева, получившего профессуру в Киеве. Фет касается и неудачной семейной жизни Матвеевых. Но ведь А. П. Матвеев — это не мифический персонаж, это видный профессор, впоследствии декан медицинского факультета, а затем проректор и ректор Киевского университета. Если бы Фет все выдумал, он, очевидно, назвал бы мужем Лины не такого человека, сведения о котором нетрудно было проверить. Да и какие могли бы быть у Шеншиных сношения с первой семьей матери Фета, если бы эта мать была купленной Шеншиным шинкаркой?

Полагаю, что легенда о купленной шинкарке — при всей ее распространенности — вздорная. Быть может, поскольку И.-П. Фет шантажировал бывшую жену, требуя денег, он получил их за развод (если таковой имел место) — и отсюда пошла легенда? Другой ее источник — резко выраженный еврейский тип наружности Фета. С. Л. Толстой, старший сын Льва Толстого, пишет в своих мемуарах «Наружность Афанасия Афанасьевича была характерна <…>. Его еврейское происхождение было ярко выражено». П. И. Бартенев также пишет о том, что еврейское происхождение Фета «ярко и несомненно высказывалось его обличием». О том же свидетельствуют и другие мемуары, дневниковые записи, дошедшие до нас устные рассказы лиц, знавших Фета. Да это видно и на портретах и фотографиях.

Но еврейское происхождение вряд ли было совместимо с тем высоким социальным положением семьи Беккеров, как оно рисуется в мемуарах Фета.8 Быть может, еврейская кровь была у Фета не с материнской, а с отцовской стороны, со стороны И.-П. Фета? Наличные материалы не дают возможности решить этот. вопрос; да он и не существен. Существенно, что даже близкие друзья Фета — Полонский,9 Лев Толстой — считали Фета евреем или полуевреем, и можно себе представить, как это терзало с детства раненное самолюбие Фета, тем более что, какова бы ни была истина, он не мог раскрыть ее, а мог только лгать. «Он всю жизнь страдал, — пишет свояченица Льва Толстого Т. А. Кузминская, — что он не Шеншин <…>, а незаконный сын еврейки Фет».10

Всю жизнь Фет считал свое переименование тяжелейшей катастрофой. Тридцать лет проносив имя Фет и прославив его, (из Фёта в Фета он переименовал себя в студенческие годы) он пишет жене «Если спросить как называются все страдания, все горести моей жизни, я отвечу имя им — Фет».

Видимо, не было в жизни Фета события, которое оказало бы большее влияние на формирование его характера и выбор жизненных целей и путей. Разумеется, все это произошло и сказалось не сразу.

2

Проучившись у Крюммера три года и проведя еще полгода в очень скверном московском пансионе профессора Погодина, Фет в 1838 г. поступил на словесное отделение философского факультета Московского университета.

Приезды на каникулы в Новоселки сталкивали Фета с новой бедой. Мать была тяжело больна, ей становилось все хуже и хуже, и вскоре после окончания Фетом университета она умерла. Чем она болела — из мемуаров Фета не ясно. Говорит он об «истерических припадках», о «меланхолии», о том, что она жила то в Орле, «чтобы находиться под ежедневным надзором своего доктора Вас. Ив. Лоренца», то в Новоселках, в особом флигеле, где всегда царила ночь и куда даже дети ее допускались лишь на несколько минут.

Через двадцать лет после ее смерти И. П. Борисов отвез свою жену — сестру Фета — Надежду, несколько раз сходившую с ума и теперь впавшую в уже неизлечимое безумие, в психиатрическую больницу под Петербургом, «и там, — пишет Борисов И. С. Тургеневу, — пришлось сдать ее доктору Лоренцу, старому знакомцу. Он 15 лет лечил ее мать, которая все эти годы была в сильнейшей меланхолии, — вот где и разгадка несчастной болезни — а мы никто этого вначале и не подозревали».

Наследственный характер болезни стал несомненным, когда один за другим сошли с ума оба брата Фета и Борисовой. Впоследствии сошел с ума и сын Борисовых. У старшей сестры Фета, Каролины Матвеевой, к пожилым годам также проявились признаки умственного расстройства.

В 1872 г. Тургенев, возмущаясь взглядами Фета, пишет Я. П. Полонскому «…он теперь иногда такую несет чушь, что поневоле вспоминаешь о двух сумасшедших братьях и сумасшедшей сестре этого некогда столь милого поэта. У него тоже мозг с пятнышком».

Когда Фет понял, что его мать сходит с ума, когда заподозрил и когда убедился, что она — носитель наследственной болезни, что, значит, и ему грозит сумасшествие, — этого мы не знаем. Этот круг душевного ада Фет особенно оберегал от посторонних взглядов. Не все ему, очевидно, открылось сразу. Но и того, что было пережито уже в первые два десятилетия его жизни, было достаточно, чтобы образовать резко выраженные черты характера и отношения к миру. Черты скепсиса, неверия в людей, в добро и справедливость выделяли Фета из круга молодежи, в котором он вращался в студенческие годы.

Характерный факт уже студентом-первокурсником Фет был непоколебимо убежденным атеистом. Для юноши 30-х годов, поэта-романтика, принадлежавшего к кругу молодежи, увлеченной идеалистической философией, это позиция необычная там были мучительные сомнения в религиозных истинах, были настроения «богоборчества» — здесь было спокойное и твердое отрицание.

Еще в пансионе Погодина Фет близко сошелся с учителем этого пансиона Иринархом Введенским. Впоследствии Погодин назвал Введенского «одним из родоначальников» русских нигилистов. И Фет в своих мемуарах называет Введенского «типом идеального нигилиста». В дальнейшем Введенский был связан с петрашевцами, сам он и его кружок оказали несомненное влияние на молодого Чернышевского.

Через тридцать лет после смерти Введенского из его бумаг был извлечен и напечатан в малораспространенном журнале «контракт», который 1 декабря 1838 г. заключили между собой Введенский и «г. Рейхенбах (имя вымышленное), который теперь отвергает бытие Бога и бессмертие души человеческой». Введенский утверждает, а «Рейхенбах» отрицает, что через двадцать лет он изменит атеистическим убеждениям. Г. П. Блок с полной убедительностью доказал, что под «вымышленным именем» Рейхенбаха скрылся Фет.