Портреты эпохи: Андрей Вознесенский, Владимир Высоцкий, Юрий Любимов, Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский, Василий Аксенов… - Зоя Борисовна Богуславская Страница 3

А события с каждой минутой приобретали все более угрожающий характер. Мы прошли в зал, я осталась с ним и села на последнем ряду. Ему было неприятно ощущение сдвинутых фигур в центре зала, которые, кто знает, и пересаживались бы, увидев его. Собрание открыл председатель союза Георгий Мокеевич Марков, он огласил повестку дня. Первым на ковер был вызван Женя Евтушенко, который прорабатывался за публикацию автобиографии во французском журнале. Я плохо помню его обмен репликами с Марковым, вроде бы диалог завершился тем, что Женя частично признал какие-то ошибки, смело отринув другие обвинения, и его с богом отпустили.

– Ну что ж, – сказал Марков, – Вознесенский говорить не хочет, он в зале? – Нестройный гул: «В зале, в зале».

Какие-то считанные секунды Марков пощупал глазами зал и, не увидев Андрея, сказал:

– Ну что ж, если Вознесенскому нечего сказать собранию, начнем голосование.

В эти мгновения мой мозг работал подобно рефлексам немедленной реакции, если на тебя катится автомобиль. Я обернулась к Андрею, весь в красных пятнах, он сказал:

– Я каяться не буду.

– Ни в коем случае, – ответила я, – но нужно задержать голосование, пиши записку.

Под мою диктовку он написал. Что-то в этом роде: «Мне трудно сегодня осознать происшедшее, надо подумать. Хрущев сказал работайте, я работой отвечу на критику». Записка медленно поползла к трибуне, но Марков в застывшем зале увидел движение и сказал:

– Что-то как будто от Вознесенского идет…

Я поняла, что историческая память в сознании Маркова воскресила все происшедшее с Пастернаком и то, как впоследствии каждому из тех, кто издевался над ним, отозвалось его поведение в тот раз. Ему не захотелось быть тем руководителем, с именем которого будет связано исключение писателей такой известности из Союза писателей. И он тянул время.

– Ну вот, – сказал он, получив записку. – Я вам сейчас зачитаю.

И он медленно, акцентируя каждое слово, прочитал написанное. Легкий шелест разочарования прошел по залу.

– Он хочет подумать, – сказа Марков иронично. – Пусть думает.

Вопрос был снят с программы, так как голосование не было допущено.

Много лет спустя мы с Андреем узнаем реакцию Хрущева, уже скинутого с пьедестала, освистанного и униженного собственным окружением, когда нам передали просьбу пенсионера Хрущева поговорить с Вознесенским и попросить у него прощения. Мысль Андрея, казавшаяся мне абсурдной, что Хрущев протянул ему руку со словами «работайте» после яростного крика, потому что вдруг осознал: вот этот сплоченный орущий зал может когда-нибудь обрушиться и на него, наверное, имела под собой основание. Никита Сергеевич передал Андрею, что сожалеет о тех обвинениях, которые он «вылил» на голову поэта и просит простить его, у него-де (у Вознесенского — Прим. ред.) отсутствовала полная информация. Под информацией он, очевидно, имел в виду повод, вызвавший негодование Хрущева. За месяц до Кремлевских встреч с интеллигенцией его посетили двое украинских писателей. Это были Ванда Василевская[5] и Александр Корнейчук[6], во время разговора с Хрущевым Ванда Василевская пожаловалась:

– Никита Сергеевич, мы в Польше так стараемся внедрить соцреализм, подчеркнуть его положительные стороны, а ваши писатели ставят нам палки в колеса и мешают.

– Кто? – возмутился Хрущев.

– Недавно в Польше были два ваших столь избалованных вниманием публики Аксенов и Вознесенский. И что бы вы думали? Они дают интервью, в котором заявляют, что соцреализм не главное и не единственное направление в советском искусстве, есть и другие течения, не менее яркие и значительные.

Вслед за этим, конечно науськанный другими доброхотами, Хрущев посетил выставку Белютина[7], затем посмотрел работы Эрнста Неизвестного (который рискнул с ним полемизировать, заявив, что он недостаточно образован в искусстве), потом была первая встреча Хрущева с интеллигенцией, где он громил Маргариту Алигер и альманах «Тарусские страницы». И, наконец, вершиной хрущевского воспитания интеллигенции стали встречи в Кремле.

Ванга

Судьбу мне взялась предсказывать Ванга. На дворе – 1967 год, Болгария – наша первая заграница. На пляжах толпы ярко и нагло обнаженных чехов, немцев, венгров, весело распивающих пиво, отбивающих рок на дискотеках. Это они, чехи, в следующий наш приезд будут в панике ждать у моря переправы домой – русские танки идут по Праге.

Я любила Болгарию первой любовью: только что переведена моя проза – книга «Транзитом», шалею от прозрачности моря с роскошно обустроенными пляжами, старинными замками, архитектурой новых, словно парящих, отелей на взморье.

Сказительница, всемирно известная ясновидящая сидит напротив и бормочет о том, что со мной было, что будет… Мне, не верующей в бога и таинства, а лишь в судьбу и предначертанность, это кажется особенно нелепым в полутемной, нищей комнате городка Петрич, что на границе с Грецией и Югославией в 300 км от Софии. Слепая женщина гладит кусок сахара, который мне было велено всю ночь прятать под подушкой.

Почти все, сказанное Вангой, исполнилось за минувшие 35 лет, кое-что еще не исчерпано. Сбылось и подчеркнутое на прощание: «Тебя перестанут преследовать, ты будешь очень успешно работать и счастлива в браке. Тебя признает много интересных людей. И однажды ты пересечешь океан».

Резковатый, низкий голос, глаз не видно, рыхлая, немолодая, сильно сутулящаяся женщина. Мне ее жаль, я не испытываю интереса к ее предсказаниям, только к ней самой. Для меня, в то время невыездной, пересечь океан так же неправдоподобно, как увидеть сны на санскрите.

Встречу с Вангой мне устроил поэт Любомир Левчев, один из кумиров тогдашней болгарской молодежи, глава СП, а впоследствии министр культуры и фаворит знаменитой Людмилы Живковой – дочери генерального секретаря ЦК Болгарской коммунистической партии Тодора Живкова. Сегодня, три с половиной десятилетия спустя, когда я пишу эти строки, на экране моего телевизора показывают скудные «полуофициальные» похороны всемогущего когда-то, а ныне свергнутого генсека Живкова. В 1967-м мы бы высмеяли любого, кто предсказал, что бессменный вождь болгарского народа (который еще в 1979-м получит высший российский орден из рук Леонида Брежнева) после долгого домашнего ареста умрет в одиночестве, и произойдет это через 10 лет после смерти его любимой дочери Людмилы (политической звезды и первого болгарского идеолога западной ориентации), которая покончила жизнь самоубийством.

Накануне визита к Ванге Левчев предупреждает, что прибыть надо не позже 7 утра – именно в это время прорицания ясновидящей особенно впечатляют. Мне немного стыдно затраченных им усилий. К Ванге меня влечет лишь острое любопытство сочинителя ко всему необъяснимому, неординарному. В особенности к тем,