Анна Баркова - Восемь глав безумия. Проза. Дневники Страница 3

Реакция первых «критиков» на прозу Барковой 1950-х годов, равно как и судебный приговор (десять лет за рукописные, никому неизвестные произведения!), говорили о том, что Баркова попала в самое яблочко той мишени, в которую она метила. Ее проза даже во времена хрущевской оттепели показалась властям чем-то настолько чуждым, что вечную каторжанку без особого шума поспешили снова упрятать за колючую проволоку, а рукописи сдать в секретные архивы на вечное хранение.

Но жизнь непредсказуема. Через тридцать пять лет «арестованная проза» Барковой увидела наконец-то свет и оказалась не менее актуальной, нежели в момент ее создания.

В первую очередь поражаешься интеллектуальной проницательности Барковой, которая предсказала в своей прозе многое из того, что с нами случилось в последующие десятилетия. Это — распад Советского Союза и крах социалистического лагеря, губительность научно-технического прогресса, попавшего под власть временщиков, разрастание конфликта между западным и восточным миром. Но главное — это предсказание системного мировоззренческого кризиса, в котором все мы сегодня пребываем.

«Эпоха великих фальсификаций. Фальсифицируют историю: древнюю, среднюю, новую и новейшую (историю буквально вчерашнего дня). Фальсифицируют науку (свои собственные доктрины, методы и догмы), искусство, продукты, чувства и мысли. Мы потеряли критерий для различения действительного от иллюзорного». Эта дневниковая запись сделана Барковой 25 января 1957 года, а воспринимается как жгучее откровение сегодняшнего времени.

Не менее актуально и следующее признание, помеченное тем же днем: «Мир сорвался с орбиты и с оглушительным свистом летит в пропасть бесконечности уже с Первой мировой войны. Гуманизм оплеван, осмеян, гуманизм „не выдержал“.

Новая соц<иалистическая> вера и надежда (марксизм, „научный социализм“) засмердили и разложились очень быстро. В так называемом буржуазно-демократ<ическом> строе о „широкой демократии“ тоже хорошего ничего не скажешь. Ну, более сносно, более свободно жить для отдельного человека. А так, в общем, истрепанные лоскуты робеспьеровского голубого кафтана, истертые клочки жан-жаковского „Общ<ественного> договора“. Вздор. Галиматья…»

Дневники, записные книжки поэтессы становятся смысловым ключом к «антиутопическим» повестям Барковой: «Восемь глав безумия», «Как делается луна», «Освобождение Гынгуании». Здесь возможны параллели с творчеством Г. Уэллса, О. Хаксли, Дж. Оруэлла, Е. Замятина.

Каждая повесть представляет собой картину деградации человеческого общества, его неотвратимое движение к гибели. Однако, в отличие от классических антиутопий XX века, Баркова в своих прозаических произведениях максимально сокращает зазор между настоящим и будущим. Писательница склонна думать, что временной запас стабильности у человечества кончился, и не какое-то отдаленное будущее, а именно сегодняшняя действительность заключает в себе смертельную опасность для всех и каждого.

В повестях Барковой доминирует интеллектуально-диалогическое начало. На относительно малом пространстве прозаического текста сконцентрировано напряженное действие, связанное, прежде всего, с противостоянием различных точек зрения на жизнь. Особенно показательна в этом плане повесть «Восемь глав безумия», представляющая собой столкновение, многосоставный диалог героини, за которой узнается сам автор, с дьяволом, принявшим облик заурядного пенсионера-рыболова.

Эта повесть является своеобразной пародией на классическую дьяволиаду. Князь тьмы, когда-то гордый, уверенный в своей победе, выведен здесь усталым и понурым субъектом, обиженным на людей за то, что они отвернулись от Бога и Дьявола, попав во власть нового духа — всемирной Пошлости. Мировая интрига иссякла. Человечество вступило в эпоху пародий. «Пошлость, — жалуется черт, — единственная пища человека вашего последнего времени. В мировом плане мы не предусмотрели такую возможность». И далее «черт-рыболов» демонстрирует две модели будущего. Западную, где царит материальное благополучие, но полностью отсутствует личностное начало, и коммунистическую, основанную на насильственном подавлении особого элемента, названного учеными индивидуалином. Крайности сходятся. И та, и другая модель призваны подтвердить генеральный тезис черта: «Мир погиб давно. Духовно вы все мертвецы».

А как же на это реагирует наша героиня? Она во многом соглашается с чертом, но духовная капитуляция перед тотальной силой пошлости ей глубоко претит. Она готова на крайний шаг, на гибель, чтобы сохранить свое творческое «я».

Бунт разума, не желающего подчиниться тотальной нелепице жизни, ощутим и в повести «Как делается луна», где рассказывается о военном заговоре советских демократов, вполне соотносимом с перестроечными событиями конца 80-х — начала 90-х годов. Авторское отношение к этому заговору весьма иронично. Происходящее напоминает героине (опять alter ego автора) бал в пользу гувернанток из романа Достоевского «Бесы». Свершившийся переворот — это результат деятельности новоявленных Верховенских. И «порядочный» либерал-демократ Альфский — глава заговора, использующий «бесовские» средства, — исключения из этой компании не составляет.

Свою ироническую ноту вносит проза Барковой и в сегодняшние споры о глобализации мира. Примечательна в данном случае повесть «Освобождение Гынгуании», где речь идет о далекой, полудикой стране, готовящейся к вступлению в мировое сообщество. Новоявленные правители государства, получившие европейское образование, мечтают о том, чтобы их отсталая, дикая страна приобщилась к благам цивилизации, к миру, где читают Данте и Шекспира, слушают Баха и Бетховена. Но прекраснодушные мечты премьер-министра и министра культуры Гынгуании не разделяет министр иностранных дел — Жан Донне. Да, он признает: его страна дика, «звериность» здесь на каждом шагу. Это не может радовать. Но разве не звериный характер носят бесконечные войны белых? Гынгуанцы выражают свои эмоции воем, фырканьем, рычанием. Но и в Европе снижается словесный запас, призванный передавать сложную гамму человеческих эмоций. В так называемом цивилизованном мире утрачивается великая власть искусства над душами людей. В сущности, весь мир становится огромной Гынгуанией, а потому, утверждает Донне, «лучше ползать на четвереньках в буквальном смысле, чем в переносном. Ползая на четвереньках, можно сохранить свою внутреннюю свободу…». Мир должен, по мысли этого героя, естественным путем пережить свою судьбу. Из гниения и смерти вырастет новая жизнь. Донне тайно уводит гынгуанцев в неизвестном направлении. И автор, похоже, одобряет этот шаг героя.