Мерперт Н.Я. Из прошлого: далекого и близкого. Мемуары археолога - Николай Яковлевич Мерперт Страница 3

девушкой, серьезно увлекавшейся русской историей, литературой, живописью, она в 17 лет ушла из Екатеринославского университета на Самарийские сестринские курсы, а далее на фронт, как уже упоминалось, хирургической сестрой военно-санитарного поезда. От нее я впервые узнал слова «славяне», «племена», «князья», «богатыри». Чуть ли не первым стихотворением, которое я от нее услышал и на всю жизнь запомнил, была «Песнь о вещем Олеге». Очень рано, лет с шести, она начала осторожно, ничуть не перегружая преждевременными познаниями, водить меня в музеи. Это я уже помню: те самые «наплывы детских лет», о которых упоминается выше. Порядок здесь был необычен. Первым был Шереметьевский дворец в Останкино. Самый общий осмотр сопровождался рассказом о Прасковье Ковалевой, ставшей великой Жемчуговой, а далее и Шереметьевой. Затем Музей изящных искусств, первые понятия об античности, о мифах, «о коне деревянном и о подвигах славных вождей троянских». Мифами буквально грезил и играл в их героев наряду с былинными богатырями, далеко не всегда находя понимание у своих сверстников. Семи лет впервые переступил порог нашего замечательного Исторического музея, а значит и собственного будущего. Более всего тогда запомнил там бивни мамонта, картины Семирадского и (по-моему, в 4-м зале) портрет В.А. Городцова, ибо уже слышал о нем и о «дедушке А.А. Спицине» от той же матери.

Дома эти зарождающиеся, еще интуитивные склонности очень осторожно стимулировались (всяческого рода «вундеркиндизм» в семье вызывал лишь пренебрежение). Читать меня научили в 7-8 лет. Но еще до этого в определенный час мать усаживала меня за стол и начинала рассказывать о Руси, о легендарных Рюрике, Синеусе и Труворе, о разорванном Игоре и мудрой Ольге, о великом воителе Святославе и беспощадных печенегах. Вот здесь уже склонности стали перерастать в интерес; далее следовало крещение Руси, истоки и основы Православной веры. И здесь восприятие материнских повествований резко усиливалось фресками соседних церквей, принадлежащих архитектуре разного времени — от XVII до XIX века. Три уже названных выше — Никола на Песках, моя крестильная церковь Николы Явленного (варварски взорванная в начале 30-х годов) и третья — Никола в Плотниках, в народе прозванная Николой на Курьих ножках. В самом Староконюшенном — церковь Иоанна Предтечи в Филипповском переулке, на Пречистенском бульваре — еще одна (тоже взорванная, как и на самой Пречистенке) — Смоленской иконы Богоматери Пречистой, а на Арбатской площади — Тихона Амафунтского и Бориса и Глеба — все с той же судьбой.

Церковь Николы Явленного на Арбате. XVII век. Церковь, где крестили автора

Церковь Спаса на Песках в Николо-Песковском переулке

Необходимо подчеркнуть, что знаменитый Арбат — одна из наиболее древних, значительных и излюбленных улиц города, обладавшая и оборонительными сооружениями. Он соприкасался с Бульварным кольцом, возникшим на месте Белого города, каменных укреплений, возведенных русским зодчим Федором Конем еще в конце XI века, и концентрацией знати с массой замечательных особняков и огромной серией знаменитых имен их владельцев, а также живших в них виднейших представителей русской культуры и науки, разнообразнейшими ремесленными кварталами (вспомним наименования арбатских переулков). Не меньшую роль играл он и в духовной жизни православного населения города. Начинался Арбат фактически с православных церквей. На его просторах, в прилегавших переулках и площадях, действовали не менее пяти старинных приходских храмов.

Из них особой известностью пользовался храм национальных русских святых Бориса и Глеба на Арбатской площади. С ним связано и самое первое упоминание названия Арбата в связи с грандиозным пожаром 28 июля 1493 г., летописное свидетельство которого сохранено «Софийским Временником»: «...выгори посад за ...мною от Духа Святого по Черторию и по Борис-Глеб на Арбате»... При этом церковь старше пожара: в другой летописи она упоминается под 1453, пожар же соотносят со свечей, упущенной в арбатском храме Николы на Песках. Почитание Св. Николая, по одной из версий, связывается с особой святостью его имени среди стрельцов, значительное число которых облюбовало Арбат еще в допетровскую эпоху. Отсюда и три посвященных ему церкви.

Наконец, величественный храм Христа Спасителя — одно из значительнейших творений Константина Андреевича Тона, автора Большого Кремлевского дворца и Оружейной палаты. Нарушу даже относительную хронологическую последовательность моих воспоминаний и отмечу, что относятся к храму по-разному. Но, как ни относись, значение этого построенного на народные средства символа духовного могущества русского народа и великой победы над Наполеоном огромно; взрыв его в 1931 году (происходивший на моих глазах) преступен, а сам факт восстановления глубоко справедлив.

Возвращусь к двадцатым годам. Семья моя была религиозной. Ходили либо к Николе Явленному, либо — по праздникам — в храм Христа Спасителя (идти было 10-15 минут), а зимой по воскресеньям отец или Н.Н. Иноземцев (старший) сооружали санный поезд и отправлялись со всеми мальцами в окружавшие храм Христа скверы, где обледеневшие лестницы, сбегавшие во все стороны, служили великолепными горками.

И еще один наплыв памяти. Среди превосходных барельефов, опоясывавших храм, было изображение Св. князя Дмитрия Донского с мечом и круглым русским щитом (было оно, по-моему, со стороны реки).

Вновь история — героическая, одухотворенная, влекущая. Надо ли говорить, что я многократно просил мать повторить мне рассказ о битве на Непрядве, о ранении Дмитрия и бегстве Мамая. Затем заинтересовался Москвой, ее деревянными, а далее тем же Дмитрием построенными каменными стенами. Водили меня смотреть на Кремль и тогда еще стоявший на своем месте Китай-Город. Конечно же, после этого я пытался построить крепость у себя во дворе, потом (как всегда с Иноземцевыми) отбивал попытку ее штурма ребятами из соседних дворов.

И еще один путь притяжения к истории, кратко уже упоминавшийся. Меня рано стали водить в оперу. Делали это целенаправленно, в тесной связи с нашими историческими беседами. Первым поэтому был «Князь Игорь», далее «Псковитянка», «Царская невеста», позже, уже в 30-е годы, «Сказания о невидимом граде Китеже», которые одно время были разрешены к постановке, но затем запрещены как апогей Православия. «Жизнь за царя» была тогда под запретом, хотя это было время высочайшего подъема русской оперы: спектакли не только вводили в мир блестяще исполненной музыки, но и усиливали обаяние истории. Я люблю оперу, но в ряде случаев русские мастера тех далеких лет, сохраненные моими «просветами памяти», и по сей день представляются непревзойденными именно в историческом репертуаре (Василий Петров, Марк Рейзен, Елена Степанова, Надежда Обухова, Ксения Держинская, Леон Савронский,