Анна Бурдина - Елена Блаватская. Интервью из Шамбалы Страница 3

Рассказывали, что «…из каждого угла бабушкиного кабинета смотрели грозные морды медведей, тигров, крокодилов; на полках восседали чучела разных птиц: изящные маленькие колибри, совы, соколы, ястребы, простые вороны, галки и прочие неизвестные российскому глазу пернатые, которых коллекционировала бабушка как экспонаты для своих научных описаний и исследований».

Иногда бабушка разрешала детям поиграть в ее кабинете. Дети осторожно гладили руками чучела, боязливо озираясь на бабушку, стараясь ненароком не поломать у чучела нос или не оторвать ухо. Единственный зверь, кого они жестоко эксплуатировали, был белый тюлень. На него детвора усаживалась верхом, как на коня, и с радостным визгом принималась на нем кататься.

Только у маленькой Елены, кроме потребительского отношения, был свой собственный взгляд на чучела животных. «Глядя на образы бывших зверей, воплощенных в чучелах, ей начинали приходить в голову всякие фантазии. Она довольно умело сочиняла необыкновенные истории про обитателей бабушкиного кабинета, охватывающие те далекие времена, когда эти животные еще ходили по земле или летали в небе. Причем говорила она с такой уверенностью, словно сама была очевидцем своих историй».

Обо всем об этом, будучи уже в преклонном возрасте, с радостным умилением вспоминала в своих мемуарах сестра Елены, Верочка, которая была на три года младше. Следует заметить, что Верочка, в отличие от сестры, никаких «фей» и «горбунов» не видела, никогда не воображала себя жительницей древнего мира, отправляющейся разрушать чары волшебного замка, никогда не беседовала с великанами и лилипутами и, вообще, мечтать и фантазировать не любила. Когда же и у нее случалась минута мечтания, она грезила о том, что выйдет замуж, как мама, за офицера, и у нее будет много милых, маленьких детишек, похожих на ее любимых кукол. Верочка не имела привычки опаздывать к завтраку, обеду или чаю, тщательно делала уроки и, в отличие от старшей сестры, была очень правильной, прилежной и воспитанной девочкой. Однако, несмотря на разность характеров, сестры всегда друг с дружкой ладили и довольно редко ссорились.

Отец Елены, который по долгу службы постоянно находился в разъездах, души не чаял в своих дочерях, задаривая их подарками и всячески балуя, впрочем, как и остальные родственники. Когда дети остались без матери, окружающие, жалея их, начали портить характеры детей. Елене, как «бедной сиротке», позволяли все, что бы она ни захотела, даже то, чего по всем разумным понятиям позволять не следовало. Взрослые принимали любые ее странности как милые детские забавы, которые с возрастом пройдут. Ей все сходило с рук. Детское обаяние, слезы и упрямство – вот три рычага, которыми Елена умело пользовалась, подчиняя себе весь дом и устанавливая негласную диктатуру.

Глава 2

«Ощипанная ворона»

Иногда можно внушить обществу, что платье, одетое наизнанку, тоже отлично выглядит, даже если все утверждают обратное. Но захочется ли его носить?

Гувернантка – француженка мадам Пенье – давно работала в доме Ганов и хорошо знала, что Елена довольно своенравная девочка. Она не раз наблюдала, как другие учителя, находящиеся в доме в течение последних десяти лет, теряли всякое терпение, не справляясь с капризным ребенком. По ее мнению, сладить с девочкой было совершенно невозможно, а жаловаться некому. Поэтому гувернантки, приставленные к Елене, выступали в роли жертв, несших тяжкий крест по воспитанию необузданного ребенка.

Помимо мадам Пенье, с самого раннего детства к Елене были приставлены мисс Августа София Джефрис – старая дева из Йоркшира, а также несколько нянек, одна из которых была наполовину татарка, умеющая рассказывать поучительные сказки. Обычные дети быстро забывали сказки, даже не пытаясь их пересказать. Елена же никогда их не забывала и вовсе не считала фантазией. Она уверяла, будто все события из сказок вполне естественны, говоря: «Люди могут превращаться в зверей и принимать любой вид, если только они знают, как это делается… могут летать, если только они сильно это пожелают.

Такие мудрые люди существовали во все времена и существуют в наши дни. Но они показываются только тем, кто их почитает, кто им верит и не смеется над ними…»

Когда мисс Джефрис появилась в доме, она пришла в отчаяние от своей ученицы, однако ей удалось научить непокорную девочку своему родному английскому языку. Когда же отец в первый раз взял восьмилетнюю Елену с собой в Лондон с тем, чтобы она вместе с сестрой позанималась с опытными преподавателями музыки, по самолюбию гордой девочки был нанесен тяжелый удар. Дело в том, что семья Елены жила в Екатеринославле, то есть на юге России, где в русской речи присутствует южный выговор (теперь этот город называется Днепропетровск). А так как говорить Елену по-английски учила девушка родом из Йоркшира, где английский тоже имеет свое наречие, то стоило мадемуазель фон Ган начать лепетать английские слова, как тут же раздавался дружный смех. Как говорили ее знакомые, «смесь йоркширского диалекта с российским южным говором производила столь комический эффект, что мадемуазель фон Ган вскоре поняла – ей лучше вовсе помалкивать, чем говорить в Лондоне на том языке, который она знает, считая его английским». Отец осознал свой промах в выборе английской воспитательницы для своих ненаглядных дочек, и мисс Джефрис тут же дали расчет.

После того как она уехала, у Елены с сестрой появилась другая гувернантка, следуя английскому выражению, «настоящая – как английский флаг». Она за небольшой срок привела английский диалект сестер в относительный порядок, однако привить любовь к этому языку ей не удалось.

Елена делала все, чтобы не понравиться своей новой воспитательнице, отказывалась произносить английские слова, чтобы «не выдавать» свой режущий ухо «Йоркшир». Писать по-английски она даже не пыталась, только иногда что-то читала. Кроме того, несмотря на ее очевидные достоинства, «настоящую англичанку» никто из девочек не оценил, поэтому той только и оставалось, что терпеть неудобства своего зависимого положения, совершенно несносную воспитанницу и подстраиваться под ее своенравную натуру, не подчинявшуюся никому, кроме своих искрометных настроений.

Одно из таких «настроений» и возникло у Елены в тот самый день, когда другая ее гувернантка-француженка, мадам Пенье, решила отстаивать права благородных приставок «фон» и «де».

– Мадам, – произнесла с неким апломбом Елена, гордо вздернув свою белокурую, кудрявую головку, – я считаю, что приставка «фон» перед моим именем является не единственным моим достоинством. Я бы хотела, чтобы те, к кому я обращаюсь, любили и уважали мое внутреннее «я», а не внешнюю, ничего не значащую приставку к имени, служащую придуманным символом благородства. Приставки так же пусты, как модные шляпы, одетые на пустые «благородные» головы тех, кто их носит.