Людмила Гребенщикова - Мой сын БГ Страница 3

Мы переехали жить в комнату. Обогревались керосинкой. Но какое счастье после полугода абсолютной темноты, просыпаясь, видеть в окне напротив дом, залитый солнцем!

Заработала 32-я школа. Я снова пошла в четвертый класс, который окончила до войны, — оставался последний месяц занятий, и в пятый класс меня бы не взяли. Продуктовые карточки я сдала в школу, там нам давали завтрак и обед. На ужин оставляли кусочек хлеба.

На Пушкинской улице открылась баня. Очередь — во всю улицу, но так как у меня была цинга и от боли в ногах я кричала, нас пустили без очереди. Когда я увидела раздетых женщин, я испугалась. Это были скелеты, обтянутые коричневой кожей. И моя мама тоже стала такая. Но какое блаженство мыться горячей водой!

В город возвращалась жизнь.

Врачи, осмотрев маму, определили последнюю степень дистрофии и послали ее на усиленное питание. В ресторане «Метрополь» на Садовой улице в большом зале стояла длинная очередь из тех, кому поставили дистрофию. Они сдавали продуктовые карточки, и целый месяц их кормили в этом ресторане.

Мама, конечно, приносила мне часть еды. Однажды она принесла в одной банке селедочный суп и какой-то компот. Я заплакала — как можно было слить их в одну банку? Мама говорила: «Все равно в желудке все будет вместе».

Хлеба прибавили. Папа смог уйти на завод. Там он работал и жил вместе с другими рабочими, так как ходить на работу и обратно сил не было. Это называлось «казарменное положение».

В конце весны и летом 1942 года люди, которые жили на Невском, выходили греться на солнечную сторону проспекта. Выносили стулья, табуретки, скамейки, чтобы сидеть, а заодно и какие-то вещи на продажу — альбомы с открытками, книги, игрушки, какую-то одежду. Так на Невском проспекте образовывался стихийный рынок. Мы ходили взад-вперед и смотрели, кто что продает.

Стала работать «Скорая помощь». Месяц назад мама ее вызвала, и вот теперь, в апреле, она пришла — соседку увезли в больницу. Мальчика мама унесла в детский дом.

Мама устроилась на работу, чтобы получать рабочую карточку. И ее сразу послали на оборонные работы. Там их осматривал врач. Он сказал, чтобы маму с первой же машиной отправили обратно. Сказал, что больше месяца она не проживет, такое у нее было плохое сердце.

Существует сопротивление материала. О нем все знают. А вот о сопротивлении человеческого организма мало кто знает. Бывает человек такой больной — и доживает до ста лет. А бывает наоборот — пышет здоровьем и вдруг умирает. Маме сказали, что она не проживет больше месяца, а она дожила до глубокой старости.

Заработал кинотеатр «Октябрь» Я смотрела фильм «Свинарка и пастух» и думала: «Как хорошо, что у меня и мама и папа живы остались». Когда я пришла домой, мальчик из ремесленного училища при заводе Калинина принес записку, что папе очень плохо. Мама пришла с работы очень поздно, но утра мы ждать не стали — пошли ночью на Васильевский остров. Мост через Неву был разведен — я впервые увидела, как вместо моста стоит высокая стена. В шесть утра она опустилась, и мы быстро пошли к заводу. Но папа уже умер. Организм был слишком ослаблен голодом, и жить папа уже не мог. Это случилось 25 мая. Ему было 39 лет. Мы похоронили его на Волковском кладбище.

Мама устроилась работницей на военный склад. Это была тяжелая физическая работа. Мы жили и до этого бедно, а когда пришлось жить на мамину зарплату — тут и говорить нечего. Но должна сказать, что при всей нашей нищете мама каждый год на мой день рождения, 30 июля, до работы бегала на рынок и покупала цветы. И каждый раз, как я просыпалась, они стояли на столе. И когда мне исполнилось 16 лет, я проснулась и увидела, что на столе стояла целая корзина цветов. Мои подруги из обеспеченных семей рассказывали, что им многое дарили, но никто и никогда не дарил им целые корзины цветов.

В глубине сада Дворца пионеров находился деревянный театр, который сейчас уже снесен. На его стене я увидела афишу: «Оперетта Вронской „Морской волчонок"». После ужаса блокадной зимы, всех страданий в городе начали проводить первые праздники. Я в настоящем театре еще не была. До войны ходила только в кукольный. Но билет мне не удалось достать. И в день спектакля я, проводив подруг, стояла одна в темном саду. Горели фонари, мимо шли люди, много военных. Я слышала, как настраивается оркестр, и освещенные двери стали одна за другой закрываться. Не веря, что я не попаду в театр, я отчаянно обратилась с молитвой к Богу: «Господи, если ты есть, пошли мне билет». Опустив глаза, я увидела на желтом песке дорожки, освещенной фонарем, ярко-розовый билет. Меня поразило, что он не был сложен, а прямо как из кассы. Я схватила билет, второй ряд партера, и побежала с криком: «Не закрывайте двери, у меня билет». Меня впустили, и я мимо подруг прошла во второй ряд. Меня никто не прогнал. Место было свободно. Я была счастлива.

Мама приехала с оборонных работ. Еще летом начал работать Дворец пионеров, и я пошла туда в секцию ИЗО, в которой занималась и до войны. Лучшие наши рисунки отправляли на фронт. Однажды преподаватель спросила меня: «Как у тебя с родителями?» Я ей сказала: «Папа умер, а мама через месяц умрет». Преподавательница сказала, что открылся интернат для одаренных детей на 7-й Советской улице, и дала мне туда направление. В школе мне отдали продуктовые карточки, и я пошла в интернат. Там было уютно, дежурные в белых фартучках разносили ужин, но все было такое чужое, что ночью в спальне, где в два ряда стояли кровати, я тихо плакала под одеялом. Девочка на соседней кровати спросила: «Ты есть хочешь?» Я не ответила, а утром попросила продуктовые карточки и побежала домой. Мама еще не ушла. Она обрадовалась: «Вот и хорошо, что вернулась. А то я ночью плакала».

Школу разделили на мужскую и женскую. И все наши девочки были переведены в школу № 19 на улице Жуковского. В классе половина девочек была из этой школы. Я сидела за партой со своей подругой. Учительница в начале нового года проверяла журнал, зачитывала фамилии своих учениц. Когда дело дошло до моей подруги, то учительница остановилась, посмотрела на нее и удивленно спросила, почему та поменяла фамилию. Подруга упала головой на парту и зарыдала. Так я узнала, что ее отец погиб на фронте, а мать выбросилась из окна. Девочку усыновили какие-то бездетные люди.

В этой школе был очень смешной преподаватель математики. Он вбегал к нам, уже разъяренный после урока в другом классе. Прижимая одной рукой линейки и журнал (другую руку он потерял на фронте) и бегая по классу, он кричал: «Ну что вы смотрите на меня своими мутными глазами, двуногие макаки!» Класс разражался ликующим хохотом. Когда он успокаивался, он был очень добрый, его звали Павел Иванович, мы называли его Болваныч. Потом мы узнали, что, когда он после ранения вернулся с фронта, оказалось, что его жена и двое детей погибли при бомбежке. На его долю выпало много страданий, поэтому он был очень нервным человеком.