Марианна Басина - Жизнь Достоевского. Сквозь сумрак белых ночей Страница 3

В пансионе капитана Костомарова

Пансион капитана Костомарова находился на длинном проспекте, прорезанном из конца в конец нешироким Литовским каналом. Дом был двухэтажный, каменный, с мезонином. Принадлежал купцу Решетникову. У него и снимал помещение Костомаров. Кроме самого капитана и его семьи жили здесь воспитанники, которых теперь вместе с Михаилом и Федором насчитывалось десять.

С первого взгляда Костомаров — худой, высокий, с большими темными усами и сосредоточенным выражением лица — показался Федору суровым, мрачным. Но первое впечатление было обманчивым. Вскоре Федор понял, что Коронад Филиппович человек добрый, хоть и взыскательный, старавшийся наилучшим образом подготовить учеников. Жизнь в пансионе текла размеренно, по часам. Федора это не тяготило. Иного не знал. Отец всегда придирчиво следил за тем, чтобы все в их доме шло по однажды заведенному порядку. И учиться помногу Федор тоже привык. Едва ему минуло четыре года, как отец усадил их с Мишей за книгу, не уставая твердить, что они бедны и единственное средство выбиться в люди — ученье.

Первоначальной грамоте обучала их маменька. Учила по-старинному: аз, буки, веди, глаголь… Но умела делать это так завлекательно, что ученье давалось легко. После нескольких уроков Федор уже с азартом выкрикивал неудобопроизносимые «бвра», «вздра» и тому подобное — двойные, тройные, четверные «склады». Первой книгой для чтения были переведенные с немецкого и приспособленные для детей «Сто четыре священные истории Ветхого и Нового завета» с плохими картинками, изображавшими сотворение мира, Адама и Еву в раю, потоп и прочее. Когда Михаил и Федор осилили грамоту, в доме появились два учителя — огромный велеречивый дьякон и обходительный француз. Первый учил священной истории, второй — французскому языку. Спустя некоторое время Михаил Андреевич отдал подросших старших сыновей в полупансион, чтобы подготовить к поступлению в пансион, равный по курсу казенной гимназии.

Так как в полупансионе латыни не обучали, а язык этот требовался, учить сыновей латинскому взялся сам отец. Купил латинскую грамматику, и уроки начались. Бывали они каждый вечер и длились по часу и более. Михаил и Федор ожидали их с трепетом, смертельно боялись, шли как на казнь. Начать с того, что в отличие от других уроков при изучении латыни им запрещалось сидеть. Стой этаким истуканчиком, руки по швам, и гляди отцу в рот. Михаил Андреевич, как и следовало ожидать, оказался учителем нетерпеливым и раздражительным. Не дай бог запнуться, ошибиться. Сразу крик:

— Тупицы! Лентяи!

Случалось, отец вскакивал, швырял книгу на стол и, весь красный от негодования, не докончив урока, выбегал из комнаты, к огорчению матери, которая, наблюдая подобные сцены, грустно вздыхала.

Избавление от мучительных отцовских уроков пришло с поступлением в пансион.

Пансион этот существовал уже лет двадцать. Он был основан австрийским выходцем, чехом Леонтием Чермаком, попавшим в Россию по воле случая. Во время нашествия Наполеона сограждане избрали Чермака начальником добровольной стражи, охранявшей порядок. Однажды Чермак вступился за ограбленного крестьянина и вырвал ружье из рук французского солдата, не допускавшего его к офицеру. Строптивого чеха арестовали. И лишь благодаря заступничеству влиятельных лиц освободили, но с условием, что он покинет родину. Таким образом Чермак оказался в России и, ища себе занятие по душе, попросил разрешения открыть пансион «для благородных детей мужского пола». Сам он отнюдь не отличался образованностью, но сумел поставить дело так, что его пансион считался в Москве одним из самых лучших. Его учителя славились. В последних классах преподавали даже профессора университета. Особое внимание здесь обращали на русскую словесность и латинский язык. Русскую словесность преподавал прекрасно зарекомендовавший себя педагог Николай Иванович Билевич — однокашник Гоголя по Нежинской гимназии высших наук. Третий из братьев Достоевских — Андрей — вспоминал, что «…братья с особенным воодушевлением рассказывали про своего учителя русского языка, он просто сделался их идолом, так как на каждом шагу был ими вспоминаем». И другим предметам обучали у Чермака основательно. Недаром теперь, от Костомарова, Михаил и Федор сообщали отцу: «Дела у нас идут своим порядком хорошо. То занимаемся Геометрией и Алгеброй, чертим планы полевых укреплений: редутов, бастионов и т. д., то рисуем пером горы. Коронад Филиппович нами очень доволен и к нам особенно ласков».

Они приехали из Москвы с хорошей подготовкой, и все же им пришлось немало потрудиться, чтобы узнать все то, что требовалось для предстоящих экзаменов.

Кроме разных предметов требовался еще и фрунт: маршировка, выправка, ружейные приемы. «На фронт чрезвычайно смотрят, и хоть знай все превосходно, то за фронтом можно попасть в низшие классы», — писали братья отцу. Они очень старались.

Вскоре приступили и к фрунту. На ближайшем пустыре под любопытными взглядами зевак и соседских мальчишек десять юношей, подчиняясь отрывистой команде, маршировали, высоко вскидывая ноги, тянули носок, проделывали «эволюции» с палками, которые с успехом заменяли им ружья. Для обучения воспитанников фрунту Костомаров нанял опытного унтер-офицера.

Рассказывая в письмах отцу о своих занятиях, братья заключали: «Из этого вы теперь, любезный папенька, можете видеть, могли ли мы вступить без приготовления в Училище».

Новые знакомства

По субботам и воскресеньям Костомаров давал своим питомцам отдых, гнал их на улицу — гулять.

Погода стояла теплая, ясная — «итальянская», и Петербург в эти солнечные июльские дни был особенно хорош. «Погода теперь прекрасная, — писали братья отцу. — Завтра надеемся она также не изменится, и, ежели будет хорошая, то к нам придет Шидловский и мы пойдем странствовать с ним по Петербургу и оглядывать его знаменитости».

С Иваном Николаевичем Шидловским, закончившим Харьковский университет и недавно приехавшим в Петербург, Достоевские познакомились в гостинице. Шидловский служил в министерстве финансов, но душа его принадлежала другому — он писал романтические стихи, поглощен был литературой, метался, ища своей дороги в жизни, применения своим выдающимся способностям. Он был на пять лет старше Федора, но, разговорившись с юношей, изумился его начитанности, своеобразию его суждений, почувствовал в нем недюжинную натуру и заинтересовался им. Оба страстно любили Пушкина. Это их особенно сблизило.