Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам Страница 3

После октябрьского переворота поэтесса Лариса Рейснер стала работать с большевиками. Её ввели в комиссию по учёту и охране сокровищ Эрмитажа, и вскоре на её руке появился перстень с алмазом, ещё совсем недавно принадлежавший российской императрице. Рейснер нравилось всё то, что происходило вокруг, и она любила декламировать своё стихотворение «Художник», написанное несколько лет назад:

«Палитру золотит густой прозрачный лак,Но утолить не может новой жажды;Мечты бегут, не повторяясь дважды,И бешено рука сжимается в кулак».

Прочла ли она эти строки Маяковскому в ту встречу весной 1918 года, сведений не сохранилось. Но доподлинно известно, что именно тогда Рейснер готовилась вступить в брак с двадцатишестилетним мичманом Фёдором Фёдоровичем Ильиным, больше известным по своей партийной кличке Фёдор Раскольников. 29 января 1918 года он был назначен заместителем по морским делам наркомвоенмора Троцкого. Это Раскольников поддержал кандидатуру Алексея Щастного, выдвинутого матросами на пост командующего Балтийским флотом.

В апреле 1918 года Лариса Рейснер переехала в Москву и поселилась в гостинице «Лоскутной» на Тверской улице. К тому времени эта гостиница уже сменила название и стала именоваться «Красным флотом», превратившись в своеобразное общежитие комиссариата по морским делам. Рядом с номером, в котором расположилась Рейснер, поселили матроса Анатолия Григорьевича Железнякова. Он вошёл в историю фразой: «Караул устал», с которой он как начальник караула Таврического дворца обратился к депутатам Учредительного собрания, закрывая их заседание. Здесь же, в «Красном флоте» проживал и Фёдор Раскольников.

У правивших страной Советов большевиков армия тогда ещё только создавалась, но был «карающий меч революции» – ВЧК, Всероссийская Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Она существовала всего несколько месяцев, но могущество её возрасло неимоверно. Об этом можно судить хотя бы по тому, как активно чекисты расправлялись с теми, кого считали контрреволюционерами или саботажниками.

Поэт Владислав Ходасевич написал в воспоминаниях, что весной 1918 года в кругах московской литературной богемы Сергей Есенин стал появляться в обществе Якова Блюмкина, служившего в московской ЧК. Как-то, кивнув на друга-чеки-ста, Есенин сказал понравившейся ему девушке:

«– А хотите поглядеть, как расстреливают в ЧК? Я это вам через Блюмкина в одну минуту устрою».

Если поэт так говорил, значит наверняка стоял (и, надо полагать, не раз) рядом с другом Яшей и с интересом наблюдал, как чекисты ликвидируют своих «врагов».

Другое свидетельство оставил Лев Олькеницкий, написавший (под псевдонимом Лев Никулин) в книге «Записки спутника», как в одном из московских кафе сильно подвыпивший Яков Блюмкин хвастался своей властью над людьми, восклицая:

«– Хочу и арестую! Хочу и расстреляю!»

Достав из кармана куртки пачку ордеров на арест, он начал их при всех подписывать, приговаривая:

«– Поручик такой-то – арестовать! Граф такой-то – расстрелять!»

Присутствовавший при этом поэт Осип Эмильевич Мандельштам, стремительно подошёл к Блюмкину, выхватил у него ордера и разорвал их в клочья. Ошеломлённый Блюмкин мгновенно протрезвел и стал грозиться, что убьёт не какого-то графа, а самого Мандельштама.

О том, как события развивались дальше, рассказала в своих воспоминаниях жена Осипа Мандельштама Надежда Яковлевна:

«Прямо из кафе Мандельштам поехал к Ларисе Рейснер, с которой у него были приятельские отношения. И так повёл наступление, что Раскольников позвонил Дзержинскому и сговорился, что тот примет Ларису и Осипа Эмильевича».

На приём к главе ВЧК вместе с Рейснер и Мандельштамом поехал и Раскольников.

Надежда Мандельштам:

«Дзержинский заинтересовался Блюмкиным и стал расспрашивать о нём Ларису. Она ничего толком не знала о Блюмкине. Жалоба Осипа Мандельштама на террористические замашки этого человека остались, как и следовало ожидать, гласом вопиющего в пустыне.

– Зачем вам понадобилось спасать этого графа? Все они шпионы! – спрашивала потом Лариса».

Владимир Маяковский наверняка был в курсе этих историй – о них ему могли рассказать и Лариса Рейснер, и Осип Мандельштам, и Лев Олькеницкий– Никулин, и Владислав Ходасевич, да и сам Яков Блюмкин. Но вряд ли на эти рассказы поэт-футурист хоть как-то отреагировал. Ведь в разгаре были съёмки «фильмы» о любви, в которой он играл главную роль. К тому же Владимир Владимирович продолжал считать себя некоронованным королём российских стихотворцев, повелителем и кумиром публики, автором ещё никем не превзойдённого «Евангелия от Маяковского» – поэмы «Человек». А в ней, как мы помним, он представал перед читателями в образе Иисуса Христа, побывавшего в мире ином и вернувшегося оттуда, чтобы обратиться к векам. Все, кому доводилось прослушать «Человека» в исполнении Маяковского, одаривали поэму бурными рукоплесканиями, а прославленные поэты-символисты признали её автора талантливейшим поэтом. Ему ли было до проделок какого-то Блюмкина и до прочих литераторов вроде Рейснер, Мандельштама и Ходасевича?

Что же касается недругов, то у Маяковского, по его же собственным словам, недруг был только один – Господь, Вседержитель, про которого в «Человеке» сказано:

«Повелитель Всего —/соперникмой,/мой неодолимый враг.Нежнейшие горошинки на тонких чулках его.Штанов франтоватых восхитительны полосы.Галстук, / вышестренный ахово».

Маяковский был готов и дальше противостоять Ему, «главному танцмейстеру земного канкана», а однажды и одолеть, запретив управлять земными танцами. По сравнению с этой грандиозной целью превращение России в какую-то другую, совсем незнакомую страну казалось детской шалостью.

И вдруг во второй половине мая 1918 года одна из московских газет опубликовала произведение, воспевавшее страну с очень странным названием. Она очень походила на Россию, но гораздо больше смахивала на какое-то совсем другое жизненное пространство.

Иная страна

Биографы Маяковского о том событии не упоминают. В самом деле, разве можно назвать сколько-нибудь существенным простой житейский вопрос:

– Вы сегодняшний номер «Знамени труда» читали?

А об этом у Маяковского наверняка спрашивали. И, услышав отрицательный ответ, тут же интересовались: