Борис Маркус - Московские картинки 1920-х - 1930-х г.г Страница 3

Итак, Кудринская площадь. Мы все время так ее и называли, потому что в обиходе новое название «Площадь Восстания» как-то в обиходе не очень привилось. Конечно, официально повсюду мы называли ее, как положено. И адрес наш почтовый был «Площадь Восстания, дом 1» и т. д. Но слово «Кудринка» было привычнее и милее, как трамваи «Букашка» и «Аннушка», как московские особнячки, как тихие улочки и кривые переулки. В моем окружении все продолжали называть ее Кудринкой. Это было названием не только площади, но и всей округи. Даже не названием, а скорее понятием. Как Арбат не только улица, а целая округа, некое понятие, впитавшее в себя большое окружение, как бы оно ни называлось.

Так вот, сама площадь, сама наша Кудринка, была очень небольшой, чуть больше ширины бульвара с его боковыми проездами. Она немного расширялась под углом в сторону Баррикадной улицы, около сада бывшего Вдовьего дома. Получалось нечто вроде трапеции. В центре площади был круглый сквер. Теперь на его место просто невозможно выйти: он находился в самом центре нынешних чудовищных транспортных потоков. А все-таки попробуем представить себе наш сквер. Я уже говорил, что был он примерно в ширину бульвара, или нашего дома, не больше. Вокруг него был очень узенький тротуар и обычная проезжая часть, по которой шли трамваи. Одни шли от Новинского бульвара к Садовой Кудринской улице, другие пересекали площадь от Баррикадной улицы к Большой Никитской. И, конечно, этим направлениям сопутствовали встречные, идущие в обратную сторону. Так они со всех сторон объезжали сквер, окружали его. А во все четыре стороны были ответвления на основные улицы.

На углах улиц были трамвайные остановки, а в местах, где трамваям надо было делать правые повороты, были устроены стрелки, переводящие рельсы, и поэтому тут все время дежурили стрелочницы. Они ломами переводили рельсы в нужное направление. А вообще-то между работой сидели, нахохлившись, на железных табуреточках неподалеку от своих стрелок. Автоматических же стрелок в то время еще не было. Так и запомнились эти вечно сгорбившиеся стрелочницы, сидевшие почему-то даже летом в пальто. Одно время трамвайные остановки были около сквера, одна против другой. Но это, наверное, оказалось не очень удобным, так как подходящие к занятой остановке трамваи останавливались и загораживали путь другим, идущим по другим линиям.

Конечно же, такое положение сквера на площади среди трамвайных линий не делало его очень привлекательным для прогулок. Тем более, что совсем рядом было прекрасное прогулочное место — Новинский бульвар. А кое-кто умел как-то проникать в огромный сад Вдовьего дома. Мест для прогулок и помимо нашего сквера было достаточно. Например, в Шаляпинском саду, в садах прилегающих к кольцу владений. Сквер же практически был каким-то проходным островком при переходах от улицы к улице. На нем не задерживались, не засиживались, не встречалось и бабушек с детишками. Скамейки, правда, стояли. Изредка можно было увидеть, что кто-нибудь все-таки сидел на них, почитывая газету. А все-таки, при всем при том, это был наш сквер. И хочется о нем говорить только хорошее, уважительное.

Посреди него был круглый грубо облицованный бассейн фонтана, окруженный газоном с цветочными клумбами и узорами. В центре мелкого бассейна сначала одиноко торчала труба, из раструба которой била струя воды. Конечно, особой красоты это не представляло, да и струя была жидковата, поэтому позднее в центре соорудили невысокий белый пьедестал со скульптурой. Это был маленький пионер, прижимавший к сиденью то ли шарик, то ли мячик, из которого била струя воды. Но теперь уже не вверх, как раньше из трубы, а вперед. К сожалению, и эта струя была тонковатой. Скульптура «Пионер» была работы Жукова. Ничего особенного она не представляла собой. Так, одна из многих, появившихся в то время садовых скульптур, вроде «Девушек с веслом», «Бегунов», «Дискоболов», «Футболистов», «Часовых» и им подобным.

Помню, мы вышли как-то на сквер погулять. Наш папа Сережа, сестра Ира, я и братишка Володя. Я тогда был еще совсем небольшим, а уж о Володьке и говорить не приходилось. Так, если ему было от силы годика два, то мне, значит, целых шесть. Такая у нас с ним разница в годах. Только еще начиналась весна. Все мы были в пальто. У папы на голове шляпа с полями, у нас вязаные шапочки. У Ирины и Володи они были совсем приличными, а у меня какой-то нелепый большой берет. Вроде блина. Темно-синий с белыми полосками. Не нравился он мне, но приходилось подчиняться.

Так вот, вышли мы в сквер, а там как раз находился фотограф. Он назывался «холодный», что означало бродячий или уличный. Возможно, что и вышли-то мы в сквер из-за того, что решили сняться у фотографа. Папа сел на скамейку, мы устроились возле него, а фотограф установил перед нами свою треногу с большим деревянным аппаратом. Примерялся и готовился он страшно долго. Он снял с задней стенки аппарата большую деревянную коробку-кассету, что-то с ней делал под огромным черным платком. Потом, закрывшись этим платком, долго возился под ним, вертел какие-то ручки. Потом он то выдвигал объектив, то задвигал. Примеривался, проверял. Наконец, он, настроив, очевидно, свой фотоаппарат, вылез из-под платка.

Он сменил матовое стекло на кассету и снова накрылся платком. Вскоре из-под платка высунулась его рука, он пощелкал пальцами в воздухе, прокричал нам, чтобы мы не шевелились и смотрели на объектив, из которого должна, якобы, вылететь птичка. Тоже мне, на дурачков каких-то напал. Ну, я-то, разумеется, прекрасно знал, что никакой птички не будет, а все-таки, затаив дыхание, ждал чего-то особенного, необыкновенного. Чуда ждал какого-то.

Наконец, после слов «Спокойно, снимаю!», фотограф снял с объектива крышку и, прочертив ею круг в воздухе, водрузил на место. Потом он еще немного поколдовал над чем-то под платком и, наконец, выдал нам мокрую фотографию. Она до сих пор хранится у нас. Жалко, что на ней невозможно рассмотреть поподробнее саму площадь, окружение сквера. Но и на том спасибо. Хоть какая-то память о том времени…

Итак, сама площадь была небольшой с более или менее одинаковыми по высоте и по характеру двух-трехэтажными домами. Только наш дом, стоявший в торце Новинского бульвара, был большим пятиэтажным, очень массивным, но все-таки неплохо увязывающимся с окружающими его домами.

Да, он был главным на площади, и все окружение подчинялось ему. Справедливости ради, должен сказать, что, кое-кто полупрезрительно называл наш дом «сундуком». Но я был с этим не согласен. Конечно же, он был крупнее других и тем самым становился главным. Как камень на перстне выделяется, но не противоречит. Так, почему же все же «сундук»?