Николай Яковлев - Вашингтон Страница 3

В нижнем течении четырех крупных рек Вирджинии располагались старейшие плантации. Здесь, на равнине, уходившей на запад на 100–120 километров, со времен первых поселенцев возделывался главным образом табак — основная культура колонии. Плантатору обычно принадлежало несколько участков — основной, как правило, прилегающий к реке и где был его дом, обрабатывался под непосредственным наблюдением хозяина, другие сдавались арендаторам. Ему могли принадлежать земли и в необжитых западных районах, граница которых лежала в тех местах, где равнина переходила в возвышенность, а пороги на реках препятствовали судоходству. Точные границы своих владений в девственных землях, заросших лесом и кустарником, плантатор затруднился бы указать. Иногда их сдавали в аренду немцам и ирландцам, которых занесли в Америку последние волны эмиграции, иногда их захватывали скваттеры, но по большей части западные или приграничные районы пустовали — дальше простиралась «ничейная земля», конечно в представлении плантаторов.

Богатый плантатор мог владеть десятками тысяч гектаров земли, которая обрабатывалась белыми арендаторами, «кабальными слугами» и неграми-рабами. Полагать, что экономика Вирджинии основывалась только на труде последних, было бы значительным преувеличением. Не говоря уже об общеизвестной производительности рабского труда, полезно помнить статистику: негры составляли менее одной трети от общего населения колонии. Примерно такое соотношение между свободными гражданами и рабами было в Древнем Риме. «Белые бедняки» — арендаторы или владельцы клочков земли в неудобных местах восточных районов, а в основном на западе, — и двигали хозяйство Вирджинии.

Крупные плантаторы, численно составлявшие ничтожную прослойку населения колонии, чувствовали себя полноправными хозяевами в своих владениях. О феодальной зависимости арендаторов говорить, разумеется, не приходится, но вирджинская аристократия все же недалеко ушла от феодальных сеньоров, разве что не ввела права первой ночи. Арендаторы полностью зависели от плантатора, рабы были просто собственностью. Каждая плантация была самостоятельной хозяйственной единицей. В усадьбе вокруг большого дома владельца были разбросаны хижины арендаторов и рабов. Плантатор не нуждался в посредниках в торговле с Англией — океанские суда поднимались по широким эстуариям величавых рек с приливной волной (она ощущалась почти на сто километров) к частным пристаням, забирали табак и выгружали заказанные товары, среди которых почти всегда были английские газеты и журналы. Вирджинский плантатор с небольшим запозданием был всегда в курсе последних новостей далекой родины, лондонских мод, сплетен и пересудов.

К середине XVIII века в Вирджинии было только восемь «городов», точнее деревень. Столица колонии Вильямсбург с «дворцом» губернатора, городскими резиденциями плантаторов, грязными тавернами, колониальным колледжем Уильяма и Мэри по европейским критериям была захолустьем. Высший свет Вирджинии оживлял деревню в «сезон». Здесь заседала ассамблея колонии, работал губернатор, прокламации которого прибивались на дверь его канцелярии, переписывались законопослушными подданными и читались в тавернах, а стоустая молва разносила их по колонии. Губернаторы не утруждали себя делопроизводством, докладывая в Лондон разве о заседаниях ассамблеи и о приговорах по уголовным делам. Бичом морской торговли было пиратство, и сохранились отчеты о судебных процессах начала XVIII века, например когда в Элизабет-Сити в Вирджинии был повешен квартирмейстер морского разбойника Черной Бороды «за пиратство, ибо названный Уильям Говард не испытывал страха перед богом и почтения, должного Его Величеству».

Казнь христианина требовала мотивировки, пусть предельно краткой. Отправление правосудия в отношении негров было много проще. Хотя уголовные законы Вирджинии не были строже английских, за серьезное преступление негр мог быть повешен, четвертован и даже заживо сожжен. В Вирджинии, как и в других колониях, выплачивалось вознаграждение за скальпы индейца. Все это были заурядные дела, не нарушавшие ритма жизни колонии, шедшего порядком, заведенным первыми поселенцами.

Легенда о богатом, рафинированном южанине-джентльмене еще не родилась, и жизнь избранного общества Вирджинии была проще и скромнее, чем со временем стали изображать ее романисты, создавшие прекрасную сказку о Старом Юге. Плантаторы жили в сытости и спокойствии, но их быт не был перегружен бóльшими излишествами, чем у английского дворянина средней руки. Они любили плотно поесть, как следует выпить, тщеславно гордились заморскими платьем и мебелью. Но дома были на удивление маленькими. Особой необходимости в книгах и знаниях не ощущалось, знаменитый летописец старой Вирджинии Уильям Бирд, имевший библиотеку что-то около трех тысяч томов, был редчайшим исключением. Он не предназначал свои искрящиеся остроумием наброски для печати. Но именно они, когда были разысканы и увидели свет в гонце XIX века, воссоздали неповторимый колорит жизни в колонии.

Чисто хозяйственная необходимость — проводить многие часы в седле — была объявлена прекрасным времяпрепровождением. «Мои дорогие соотечественники, — посмеивался У. Бирд, — так любят езду верхом, что часто пройдут две мили, чтобы поймать лошадь и проехать милю». Конные состязания, по крайней мере заключение пари на скачках, охота на лис считались занятиями, совершенно обязательными для джентльменов. Частые разъезды по делам, наезды к соседям в гости, при плохих дорогах — неизбежная ночевка. Из необходимости возникло пресловутое трогательное гостеприимство.

Очень большие семьи, многократные браки и ранние смерти до предела запутали родственные отношения, каждый приходился кому-то дальним родственником. Единство хозяйственных интересов, тесные родственные узы — все это привело к тому, что привилегированное общество Вирджинии стало тесно сплоченным кланом.

Марк Твен с теплым чувством юмора писал о нравах верхушки вирджинского общества, сложившихся в XVIII веке и обнаруживавших поразительную устойчивость даже в первой половине XIX века, когда Вирджиния считалась «самым главным и блистательным из всех штатов». Для американцев на Юге «человек родом из старой Вирджинии почитался высшим существом, а если он мог доказать, что происходит от Первых Поселенцев Вирджинии (ППВ), этой великой колонии, то его почитали чуть ли не сверхчеловеком».

Избранные вирджинцы видели в себе «своего рода дворянство со своими законами, хотя и неписаными, но столь же строгими и столь же четко выраженными, как любые законы, напечатанные в числе статутов государства. Потомок ППВ был рожден джентльменом; высший долг своей жизни он усматривал в том, чтобы хранить как зеницу ока сие великое наследие. Его честь должна была оставаться незапятнанной. Честь стояла на первом месте, и в законах джентльмена было с точностью сформулировано, что она собой представляет и какими особыми чертами отличается от того понятия чести, которое признают те или иные религии и общественные законы и обычаи остальной, меньшей части земного шара, потерявшей значение после того, как были намечены священные границы штата Вирджиния».