Марк Бойков - Реквием Сталину Страница 3

Следует отметить, что и сам И. Сталин в Отчетном докладе XVII партсъезду 26 января 1934 года еще заявлял: «Взять, например, вопрос о построении бесклассового социалистического общества.

XVII Конференция партии сказала, что мы идём к созданию бесклассового, социалистического общества. Понятно, что бесклассовое общество не может прийти в порядке, так сказать, самотека» (16, выделено Сталиным).

Вторила ему и партийная пресса, подтверждая общую верность ленинизму вплоть до принятия Конституции:

«Советская страна под руководством Ленина-Сталина завершает построение бесклассового социалистического общества» (Передовая статья ж. «Большевик» № 8, 1936, с. 39). (17).

«Новое в решениях февральского (1935 года) Пленума ЦК ВКП(б) и VII съезда Советов – превращение нашего общества в бесклассовое, социалистическое» (П. Юдин. О государстве при социализме; ж. «Большевик» № 8, 1936, с. 55). (18).

«Поскольку ликвидированы основы классовых различий между рабочим и крестьянином и ликвидированы эксплуататорские классы, наша страна пролетарской диктатуры вступила в бесклассовое общество» (Як. Берман. О формах собственности в СССР; ж. «Большевик» № 10, 1936, с. 92). (19).

«Вторая после завоевания диктатуры пролетариата всемирно-историческая задача – построение бесклассового, социалистического общества в СССР – в основном решена» (А. Стецкий. О ликвидации классов в СССР; ж. «Большевик» № 11, 1936, с. 3). (20).

И все же И. Сталин объявляет победивший социализм «классовым обществом». Как это понять? Почему? Зачем?

Ответ находим в том же докладе «О проекте Конституции Союза ССР»:

«Я должен признать, – без обиняков говорит И. Сталин, – что проект новой Конституции действительно оставляет в силе режим диктатуры рабочего класса, равно как сохраняет без изменения нынешнее руководящее положение Коммунистической партии СССР. (Бурные аплодисменты)». (21).

С точки зрения марксистской теории, все абсолютно ясно: предмет, ради которого сохраняются «классы», это «диктатура рабочего класса». Даже не «руководящее положение КПСС», которое при доверии масс могло сохраниться и без диктатуры. Однако если признать социализм именно бесклассовым обществом и считать его победившим, то диктатура класса становится ненужной из-за отсутствия классового противника и подлежит упразднению.

В чем же тогда интерес сохранения «диктатуры рабочего класса», т. е. всей пирамиды власти? Исключительно личный, отнюдь не общественный (несмотря на «бурные аплодисменты»). Ибо при действительном отсутствии пролетариата как класса сохраненная «диктатура» легко превращается в диктатуру личности с «приводным ремнем» в лице партии.

Что состоявшаяся подделка в теории – это не ошибка, доказывает упомянутое здесь выступление Сталина в 1934 году. Что это не забывчивость – доказывает приведенная выше заставка из доклада «О проекте Конституции Союза ССР», где тщательно подобраны слова об изменчивости классовой структуры. Следовательно, все произошло по умыслу. Злому или доброму – другой вопрос, но преднамеренно и расчетливо.

Разумеется, возможны и другие объяснения. Сталин захотел, скажем, оставить диктатуру пролетариата в связи с нарастающей угрозой со стороны фашистской Германии. Однако мы знаем теперь, как недоверчиво он относился к донесениям советской разведки вплоть до самого начала войны. Знаем и то, что после войны «диктатура» не была отменена. Возможно, его грех против марксизма и концентрация власти в руках вызваны просто незнанием – а как управлять страной дальше, по-другому. Но что мешало обратиться к коллективному разуму партии? Напротив, после принятия Конституции всякие дискуссии были прекращены, либо санкционировались в строго заданном направлении и с заведомым результатом.

Так простым теоретическим вывертом, неприметным для масс, Сталин обосновал сохранение «диктатуры пролетариата» и получил в руки власть, не соизмеримую по масштабам с властью царей, императоров, президентов. Это была уже вторая (после того как администраторскую должность генсека, еще при болезни Ленина, он превратил в пост № 1) скрытая подмена – теперь с государственной властью, – с помощью которой он придал ей иной смысл и значение.

По существу, под завесой рассуждений о классах и одобрительных раскатах аплодисментов состоялся скрытый государственный переворот.

Но не с целью репрессий, как многим кажется, а во имя усиления и несменяемости личной власти.

Последствия из этого вышли трагичные. Скорее всего, Сталин сам их не ожидал. Но цепь их не прекращается и поныне. Сконцентрировав в своих руках громадную власть, Сталин уже не мог с нею сполна управляться. Как и последующие генсеки. Произошло то, о чём предупреждал В. И. Ленин в известном «Письме к съезду», которое утаили и от партии, и от народа: «Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью» (22).

Развернувшиеся следом репрессии тому свидетельство. Они стали не следствием усиления власти, а скорее – от недостатка ее управляемости. И произошли не потому, что Сталин хотел их, а помимо его воли, которые стали объективным результатом его намеренного искажения марксизма.

Короче, не в «злой воле», а в подтасовке положений марксизма – вина Сталина. В правке доктрины под свой интерес. Практически он загнал себя в тупик и лишь изредка мог исправлять ситуацию «ручным вмешательством».

Та «злая воля», в которой обвиняют Сталина «демократы», если и имела место, могла настичь лишь небольшое число лиц (прямых противников или зреющих конкурентов): 300 человек или 3 тыс., максимум – 30 тыс., но никак не сотни тысяч и не миллионы. А вот теоретический подлог, который он совершил, позволил воле миллионов стать «злой».

Массовость репрессий поэтому выражается не столько количеством жертв, сколько деятельным участием в них гонителей и преследователей, как искренних, по чести и совести, так и по умыслу и расчету, как среди коммунистов, так и среди беспартийных. Собственно, здесь таится трагика жизни и… комизм нынешних инсинуаций злобствующих либеральных демагогов. Чтобы обвинить Сталина, надо хорошо знать марксизм!

Поскольку страна вступила в новую фазу развития, в ней сразу же обозначились различия во взглядах на новые цели и задачи, приемы и способы их реализации. Развернулась борьба с новым историческим содержанием, но мерилом оставались прежние мерки. Противники в чем-либо относились друг к другу в соответствии с привычными установками, как к классовому врагу, часто путали личное и общественное и решали споры и конфликты с помощью сохранившейся машины подавления.