Владимир Семичастный - Беспокойное сердце Страница 3

За всем в семье смотрела мать. Мы, как могли, помогали ей. По сложившейся традиции старшие дети ухаживали за младшими.

Воспитанием детей занимались, главным образом, школа, детские и молодежные организации.

Я учился в школе для детей железнодорожников. Порядки там несколько отличались от обычной школы. В то время железные дороги были как бы государством в государстве. Они даже имели свои учебные заведения. Как-то в наш город заехал нарком путей сообщения Лазарь Моисеевич Каганович. Руководство школы воспользовалось этим случаем и направило к нему делегацию учеников с просьбой построить новую школу. Вскоре она действительно была построена. Это было не очень большое здание, без залов, но с хорошо оборудованными учебными кабинетами. В каждом классе стояла кафедра, за которой восседал учитель — как в институте!

Преподавательский коллектив был подобран в основном из мужчин, особенно в старших классах. Работа в таких школах привлекала учителей тем, что здесь им давали форменную одежду, бесплатный проезд, уголь для отопления, квартиры были лучше, чем в обычных городских школах. Многие учителя пришли к нам сразу после института — комсомольцы и молодые партийцы. Комсомольская организация тогда была единой, и молодые учителя состояли на учете в школьном комитете. Образовался хорошо спаянный коллектив комсомольцев-преподавателей и комсомольцев-учеников. Он с успехом обеспечивал высокую успеваемость, порядок и дисциплину в школе.

В 1939 году я стал членом Коммунистического союза молодежи и вскоре был избран секретарем комитета комсомола. Это было новшество, так как до этого во главе комсомольской организации школы стояла учительница — освобожденный секретарь, которой платили заработную плату. Однако теперь эту практику отменили.

Мне необходимо было выполнять все школьные задания и успевать с моими комсомольскими делами. Предыдущий освобожденный секретарь был членом педсовета, и эта его обязанность перешла ко мне. У меня в школе был даже свой рабочий кабинет.

Я уходил в школу в восемь часов утра и возвращался не раньше девяти вечера. Учился на «отлично». Правда, были некоторые сложности с немецким языком, но когда в десятом классе нам дали учителя-немца, дело поправилось.

В 1940 году «Пионерская правда» объявила игру «На штурм», и наша школа включилась в нее. Руководил проведением игры наш военрук, а помогали ему командиры из военкомата. Весь ученический коллектив был преобразован в батальон. Каждый класс представлял собою взвод. Был свой штаб, свой политотдел, свои комиссары.

Начиная с пятого класса все учились маршировать, стрелять из мелкокалиберных винтовок, изучали топографию. Девушки проходили медицинскую подготовку. Дело доходило до смешного: когда я шел по коридору, учащиеся должны были со мною здороваться по-военному: я был командиром батальона.

В моих руках сосредоточилась определенная власть, подчас равносильная власти директора школы. Поэтому часто родителей учеников, которые нарушали дисциплину или плохо учились, приглашали не к учителю или директору, а в «политотдел», где с ними разговаривали ученики старших классов, так называемые «политработники». А в особо серьезных случаях их направляли прямо ко мне.

Авторитет школы стремительно возрос, успеваемость резко повысилась. Директор приходил на заседания штаба, комсомольские собрания, советовался с нами по самым разным вопросам, в том числе и по финансовым. Все порядки устанавливались при нашем непосредственном участии.

Примечательно, что при всей той грязи и бездорожье, которые царили в городе, никто не смел войти в школу в грязной обуви. Перед началом занятий ребята протирали панели и полы, и вся школа блестела, как умытая. Она стала вторым домом для ребят. Они были заняты здесь целый день.

Под наблюдением командиров мы иногда организовывали игровые «бои» между батальонами. Наш батальон «воевал» с батальоном соседней школы. Оружие было вырезано из дерева, но организация «боя» была близка к настоящей. Работали топографы и медсестры, штаб батальона, велись разведка и изучение сил «неприятеля». Игра увлекала нас. Тогда мы еще не понимали, что нас готовят к предстоящим боям.

В те годы общественная жизнь в городке была довольно разнообразной. У нас был железнодорожный клуб, который назывался Дворцом культуры, с драмкружком, отличным духовым оркестром, с прекрасными самодеятельными вокалистами. В оркестре занимались более ста участников. Он часто играл в парке на танцах, выступал с концертами. Репертуар включал и классические произведения, что давало нам возможность приобщаться к высокой культуре.

Сам я усердно занимался спортом: играл в волейбол, футбол, увлекался гимнастикой. У меня был разряд по шахматам.

В конце 30-х годов обстановка в стране была сложной. Молох репрессий не обошел и Красноармейск. В то время, когда кого-нибудь в городе объявляли врагом народа и сажали в тюрьму, я не сомневался в правильности приговора. Посадили нашего соседа, с сыном которого дружил мой брат. Его судили как «врага народа» и расстреляли. Потом, правда, реабилитировали. Посмертно.

О коллективизации в деревне я узнавал из рассказов отца. Коммунист отец принимал в ней непосредственное участие, и однажды его чуть не убили. Он помогал конфисковывать излишки продуктов, а иногда — и имущество кулаков. Самих кулаков выселяли.

Старший брат работал некоторое время деревенским киномехаником и мог наблюдать за всем, что происходило в деревне. Иногда он показывал нам документальные фильмы о коллективизации. Как-то я приехал к сестре на время каникул и узнал от нее, что одного инженера на ее заводе посадили за то, что он переписывался с английскими специалистами. Муж сестры получил однажды открытку из Англии, и его тоже проверяли по подозрению «в связях с английской разведкой».

Но тогда я считал, что все так и должно быть. Я, как и другие, ничего не понимал, а рассуждать об этих проблемах открыто люди не решались.

Отец тоже многого не знал: рядовых коммунистов плохо информировали или не информировали совсем. Все, что писалось в газетах, мы воспринимали как истину. А в газетах писали о судебных процессах, расстрелах «врагов народа». Это было время широких и бессмысленных репрессий.

Так же безоглядно верили мы всему, что касалось и международных вопросов. О подписании секретных дополнений к договору между Гитлером и Сталиным, разумеется, вообще никто понятия не имел. Даже позже, уже будучи председателем КГБ, я не интересовался этим, полагая, что война ликвидировала тот договор.

15 июня 1941 года в школе состоялся выпускной вечер. В его подготовке участвовали все ученики и их родители. В двух классах нас было полсотни человек, а вместе с родителями на праздник собралось до двухсот. Родители пекли пироги, готовили торты. Моя мама сделала домашнее мороженое.