Евгений Биневич - Евгений Шварц. Хроника жизни Страница 3

Постепенно он успокаивается. Снова садится за машинку.

— Тук-тук!..

— Здравствуй, приятель!

— Тук-тук…

— Ты это мне? — спрашивает Екатерина Ивановна.

— Нет. Дятел снова прилетел…

В такт дятлу он снова застучал на новенькой машинке:

«Маруся принесла твое письмо, говорит, — завалилось на дно сумки. Не сердись, что долго не писал, ждал письма от тебя. Буду теперь писать каждые два-три дня, чтобы больше не было перерывов в нашей переписке. Целую тебя, моя дорогая, — заканчивал он письмо. — Постараюсь приехать как можно скорее. Приеду — поведу тебя к Маршаку. Жить от тебя далеко я никогда не привыкну. Целую тебя. Папа».

Последние строчки еле вместились на лист. Он печатал их через один интервал, так что строчки почти слились. Как всегда, или — чаще всего, числа не поставил. Вынул лист из машинки. Перегнул дважды. Всунул в конверт. Написал адрес: Москва, ул. Грицевец, дом 8, кв. 24. Крыжановской Н. Е.

— Катюша, я схожу на почту, отправлю письмо…

— И купи заодно хлеб и масло…

— Хорошо.

Он надел пиджак и вышел на улицу. Сколько они уже живут в Комарове, а он никак не может надышаться этим удивительным воздухом. И всякий раз, когда выходит из дома, будто попадает в рай.

Пошел по дороге к почте, не торопясь, глубоко вдыхая терпкий дар моря и сосен. Прикрыл глаза.

Бессмысленная радость бытия.Иду по улице с поднятой головою.И щурясь, вижу и не вижу яТолпу, дома и сквер с кустами и травою.Я вынужден поверить, что умру.И я спокойно и достойно представляю,Как нагло входит смерть в мою нору,Как сиротеет стол, как я без жалоб погибаю.Нет. Весь я не умру. Лечу, лечу…Меня тревожит солнце в три обхватаИ тень оранжевая. Нет, здесь быть я не хочу!Домой хочу. Туда, где я страдал когда-то,И через мир чужой врываюсьВ знакомый лес с березами, дубамиИ отдохнув, я пью ожившими губамиБожественную радость бытия.

Правы стихи. Надо вернуться в детство. В леса, где начинались первые сознательные годы. В том, какой он сейчас, есть многое и оттуда.

Вот и почта. Опять народ. Не так уж много, всего три человека, но не хотелось задерживаться. Пристроился сзади.

Вошла высокая черноволосая женщина с девочкой лет четырех. Встала за ним. Девочка со скуки стала считать цветочки и листики на первомайском плакате. Их оказалось пять и семь.

— А ты можешь сложить пять и семь? — спросила девочка у Шварца.

— Я не знаю, сколько будет пять и семь, а ты?

— А я знаю — двенадцать!

— Это ерунда, — сказала мать на его удивление. — Однажды моя младшая говорит: у нас, мол, сто горчичников, и когда они кончатся, мы заберем сто пакетиков и будем ими играть. А Лиза говорит, что в каждом пакетике по пять горчичников, значит пакетиков будет только двадцать…

— Ваши дети так часто болеют? — ужаснулся Шварц, не обратив внимание на достижения вундеркинда.

— Да, младшая часто кашляет…

— Мне жарко, — заявила девочка и стала расстегивать пальто.

— Ну, потерпи немного, Лиза… Скоро мы пойдем…

Он отдал письмо в окошко.

— Авиа заказным, пожалуйста, — сказал он. И к женщине: — У вас много корреспонденции?

— Масса!

— Тогда, если позволите, мы с Лизой погуляем, пока вы оформите свою массу.

Мама обрадовалась и сказала девочке, чтобы она подождала её с дядей на улице.

— Рубль шестьдесят, — сказали в окошке.

— Пожалуйста… — он получил квитанцию, и они вышли из почты.

— Сегодня хотя и тепло, а все-таки лучше пуговку застегнуть, — сказал Шварц, застегивая дрожащими руками верхнюю пуговицу. — А то мама расстроится.

— А зачем маме расстраиваться? — не поняла Лиза.

— Ты можешь простудиться и заболеть…

— Аха, — согласилась она.

И чтобы им не было скучно, он стал рассказывать сказку:

— Вон, видишь, стоит дом?. Это была будка дорожных ремонтников.

— Вижу.

— В нем живет лиса…

— А лиса хорошая?

— Нет, эта лиса нехорошая. Она выходит, когда стемнеет, и нападает на птичек, которые очень широко разевают клювы и не видят, что делается у них под носом. Однажды маленькая птичка, которая живет вон в том маленьком домике, — он показал на ящик с трансформатором, — пошла гулять. И так ей все было интересно, что она не заметила, как к ней подкралась…

— Лиса!

— Да. И схватила птичку за ножку. Но маленькая птичка не растерялась и клюнула лису…

— В нос!

— Слушай, откуда ты все знаешь?

— Я не знаю…

— Так вот, клюнула она лису в нос. Лиса закричала от боли и выпустила птичку. Она взлетела в свой домик. Но ножка у неё болит. Когда ей нужен доктор, она звонит ему по телефону. — Он показал на провода, идущие от трансформаторной будки. — Тогда приходит доктор. Последний раз доктор сказал, что скоро птичке можно будет снова гулять и чтобы в следующий раз она была внимательнее на улице.

— А я живу на Розовой даче, дом двадцать семь, — сказала Лиза. — Расскажи ещё сказку.

— А ещё я расскажу тебе сказку, когда ты с мамой придешь ко мне в гости.

— Спасибо вам, — мама вышла из почты.

— Ну, что вы… Мы с Лизой очень подружились, и я буду рад, если вы придете с нею к нам в гости.

— Но я не могу прийти только с нею, потому что другие обидятся.

— Тогда приходите все вместе.

— Это очень опрометчивое приглашение — у меня их много…

— Все равно приходите, — он отвел их чуть в сторону. — Видите вон тот голубой домик? Вот туда и приходите.

— Спасибо. До свидания.

— До свидания. Лиза, сказка за мной…

— Аха…

Шварц заторопился в магазин и, вернувшись домой, сразу сел за стол. Решительно придвинул «амбарную книгу». Он уже твердо знал, что начинать надо с человеческого детства. Неважно, откуда — с любого эпизода, что всплывет в памяти.

Начал писать: «Все дети не слушаются, как кажется родителям, и плохо едят. Я был «хорошим мальчиком», и все же подобные грехи за мной водились. Когда я отказывался есть кашу, мама говорила: «ешь, а то я улечу». И она шла в соседнюю комнату, вставала на табуретку, между распростертыми руками колыхалась простыня. Это я сейчас понимаю, что она стоит на табуретке, про простыню. А тогда мне казалось, что это крылья, и мама вот-вот улетит. Я пугался, поднимал крик и бросался есть ненавистную кашу…».

Нет, этого писать нельзя. Этот мамин метод заставлять его есть он помнит в её же пересказе. А писать следует только то, что помнишь сам. Что же было самое первое, что застряло в памяти?