Кристиана Жиль - Никколо Макиавелли Страница 3

Человек этот так и останется для нас загадкой, если мы будем видеть в нем только Галилея политической науки. Невозможно без трепета и страха пробираться сквозь джунгли трудов, ему посвященных, и в наши намерения не входит добавить к несметному множеству ученых рассуждений философов, моралистов и политологов еще одно, собственное, рассуждение. Нет, мы хотели бы одолжить лампу у Диогена.

Да, мы ищем человека. Обыкновенного человека. Того, кто каждый день поднимался по черной лестнице Синьории с корзиной провизии в руке, потому что с утра уже успел побывать на рынке и купить солонины и бобов. Того, кто по приказу начальства вставал со своего секретарского табурета и мчался верхом через горы и долины, сквозь дождь, ветер, снег и палящий зной туда, куда ему предписано было отправиться с докладом: к князьям, королям, папам и императорам.

Сначала в компании этого чиновника, который всегда лишь выполнял данное ему поручение, мы встретимся с теми, кто правил тогда миром: Борджа, Юлий II, Людовик XII, Медичи… Мы постараемся понять Макиавелли, который внимательно вслушивался в свою эпоху, но оставался лишь свидетелем истории, лишенным возможности вмешаться в ее ход. Он еще окончательно не расстался с иллюзиями юности, но мы уже слышим иронию в его восклицании: «А король-то голый!» И мы разделим с ним возмущение и, быть может, несбыточные мечты, поскольку мало что изменилось с тех пор под сенью монархий и республик.

А затем, пройдя вместе с ним через все нравственные муки и терзания, искренне пожалеем нашего героя, потому что злая Фортуна вытащила его post mortem[1] из забвения, которого он так страстно желал, и приписала ему отвратительное потомство. Можно смело утверждать, что он отрекся бы от такого «макиавеллиевского» родства, если бы только не счел происшествие «забавным» и оно не вызвало бы у него в том, ином, мире (в существование которого он верил или нет, неизвестно) неудержимый смех, подобный тому, что раздавался под сводами Палаццо Веккьо, когда сам Макиавелли, соперничая с Боккаччо, развлекал коллег по Канцелярии историями о рогоносцах.

РОЖДЕНИЕ И ФОРМИРОВАНИЕ ОБЫКНОВЕННОГО ЧЕЛОВЕКА

Я знаю, дорогой друг, что и этот государь, и все эти князья — такие же люди, как вы или я; мне известно также, что великое множество даже самых важных поступков мы совершаем наобум; надо думать, они поступают так же, как и мы.

Каждый человек рождается дважды. Дата его первого рождения записана в актах гражданского состояния. Второе, духовное, рождение происходит в тот момент, когда он начинает понимать смысл происходящего.

Из метрической книги Дуомо, кафедрального собора Флоренции — бывшей церкви Санта-Репарата, превратившейся потом в Санта-Мария дель Фьоре стараниями Джотто и Брунеллески, — биографы могут узнать, что Никколо Пьеро Микеле, сын Бернардо Макиавелли, родился 4 мая 1469 года. За несколько месяцев до этого Лоренцо Великолепный, которому тогда едва исполнилось двадцать лет, и его брат Джулиано унаследовали от отца, Пьеро Медичи по прозвищу Подагрик, и деда, Козимо Старшего, несметные богатства семьи Медичи и политическую власть в республике.

Никакая исповедь в духе Руссо не называет дня второго, и гораздо более важного для нас, рождения Никколо Макиавелли, но внимательный читатель его творений, многие из которых посвящены воспоминаниям об «увиденном», может с уверенностью сказать, что оно состоялось девять лет спустя, когда в том же самом соборе под гром набатного колокола он принял «крещение кровью», или, как еще говорят, «боевое крещение».

В тот воскресный день 26 апреля 1478 года под готическими сводами собора собралась толпа. Флорентийцы стремились увидеть молодого кардинала Рафаэлло Сансони Риарио, родственника папы Сикста IV, который, будучи проездом в городе, должен был отслужить обедню в присутствии Лоренцо и Джулиано Медичи.

Лоренцо Медичи, окруженный друзьями, стоял в первых рядах собравшихся. Служба уже началась, когда толпа расступилась, пропуская его брата в сопровождении двух молодых людей, в которых присутствующие не без удивления узнали Франческо Пацци и Бернардо Бандини. Все трое оживленно беседовали.

О смертельной вражде между домами Пацци и Медичи знали все. Было время, когда эти богатые и связанные политическими интересами семейства банкиров поддерживали друг с другом столь сердечные отношения, что Козимо Старший даже выдал свою внучку, сестру Лоренцо, замуж за одного из Пацци. Отношения между ними резко ухудшились, когда Пацци ссудили деньгами папу Сикста IV, желавшего приобрести графство Имола и создать в Эмилии княжество для одного из своих племянников. Пацци не только пошли против воли Лоренцо, который сам стремился завладеть этими землями и потому отказал папе в займе, но и получили — как своего рода плату за предательство — огромные выгоды от направленной против Медичи политики, которую проводил в Риме папа Сикст IV.

Папа не упускал ни малейшей возможности продемонстрировать свою враждебность к Медичи: Лоренцо ожидает кардинальской мантии для своего брата Джулиано — Сикст IV в ней отказывает; Лоренцо рассчитывает на подтверждение своих прав на монопольную торговлю квасцами, необходимыми для промышленной обработки шерсти, одного из основных видов хозяйственной деятельности во Флоренции, — Сикст IV передает эти права Пацци. Что же касается очень прибыльной должности депозиторов Апостолической Палаты, то есть банкиров папы римского, которую испокон веков занимали Медичи, то Сикст IV и ее передал все тем же Пацци.

Разгневанный Лоренцо требует, чтобы Франческо Пацци, возглавлявший тогда отделение своей компании в Риме, вернулся во Флоренцию и предстал перед судом по обвинению в государственной измене за то, что «способствовал уходу графства Имола из-под власти флорентийцев и позволил Джироламо Риарио, племяннику папы римского, создать государство, представляющее безусловную опасность для Флоренции». Тот конечно же предпочел уклониться. Лоренцо в отместку вынудил законодателей Флоренции принять имеющий обратную силу закон о наследовании, по которому племянница Франческо Пацци лишилась своих имущественных прав, что нанесло значительный урон экономическому могуществу противников Медичи.

Между тем уже через год все, казалось, свидетельствовало о стремлении ко всеобщему примирению. Накануне того апрельского воскресенья Лоренцо с необычайной пышностью принимал на одной из своих загородных вилл молодого кардинала Риарио, остановившегося у Пацци, а наутро, перед обедней, Франческо Пацци сам отправился во дворец на виа Ларга, чтобы убедить сказавшегося больным Джулиано Медичи пойти с ним в Дуомо.