А. Никонов - Шарль-Луи Монтескье. Его жизнь, научная и летературная деятельность Страница 3

Несомненно только, что уже в эту пору Монтескье полюбил свою Гиень, свой замок и местный жаргон, следы которого встречаются во всех его произведениях. Монтескье даже любил щегольнуть в разговоре меткой и смелой «гасконадой», остроумным замечанием, пословицей, присказкой; а черты гасконского характера – насмешливое остроумие, живость, подвижность, неустанная любознательность – составляют его отличительные особенности. Замок Ла-Бред всю жизнь был любимым местопребыванием Монтескье, а другой великий гасконец – Монтень – его любимым автором.

Франция того времени еще не была разделена на чисто административные округа, утратившие почти всякие местные особенности; напротив, каждая провинция сохраняла ясные следы своей особой исторической жизни, носила своеобразную физиономию, пользовалась часто особым правом, а Гиень сохранила черты своего прошлого свежее и ярче, чем другие провинции, так что даже в настоящее время гасконцы не утратили окончательно своей самобытности. Эта живописная страна с разнообразной растительностью, с мягким и здоровым климатом подвергалась постоянным вторжениям новых и новых племен, из которых каждое оставило свой след и часть своего гения. Римляне внесли сюда утонченность и понимание искусства, готы посеяли учение Ария, арабы – свою богатую культуру, Карл Великий – католицизм, англичане в течение почти трехсотлетнего своего господства – зачатки муниципального самоуправления и, наконец, альбигойцы и Генрих II – религиозные смуты и войны. Под влиянием всего пережитого страною складывался гасконский характер – подвижный, смелый, насмешливый, несколько фривольный, хитрый, со значительной примесью скептицизма.

Едва Монтескье минуло семь лет, неожиданно умерла в родах его мать, и на руках отца осталось шестеро малолетних детей: Мария, Шарль-Луи, Тереза, Жозеф, Шарль-Луи-Жозеф и Мария-Анна.

Заботы об их воспитании сильно стесняли его, тем более что старшей дочери, Марии, было всего 9 лет. Вследствие этого, как только старший сын, составляющий предмет настоящего очерка, достиг десятилетнего возраста, отец решился отдать его в колледж. Выбран был для этой цели колледж оратории Жюилли близ Mo, так как он пользовался заслуженной известностью и в педагогическом, и в гигиеническом отношении. В числе его преподавателей значилось несколько известных в свое время в богословской литературе имен, а местоположение в середине прекрасного парка позволяло воспитанникам хоть в свободные часы дышать чистым и здоровым воздухом.

11 августа 1700 года Монтескье вступил в этот колледж.

Несмотря на то, что колледж принадлежал оратории и преподавателями его состояли исключительно духовные лица, само преподавание не носило строго клерикального характера; напротив, главное внимание было обращено на изучение литературы, особенно классической. Монтескье сам заявлял впоследствии, что, получив воспитание в этом колледже, он, тем не менее, не знает истинной сущности католической религии. Но зато он прекрасно изучил классическую литературу и здесь впервые увлекся принципами философии стоиков, проникся уважением к древности, к республиканским учреждениям и к гражданской свободе.

Ранняя потеря матери и воспитание в колледже вдали от остальной семьи наложили свою печать на характер Монтескье: этим, вероятно, объясняются некоторая его сухость, сдержанность в выражении своих чувств и замкнутость. Монтескье даже в юности не отдавался вполне, без размышления, ни одному порыву.

В 1705 году, 11 августа, день в день через пять лет после поступления в колледж, Монтескье окончил курс и поехал к отцу в родной замок.

Отец Монтескье предназначал сына к магистратуре, сообразно семейным традициям, и, вероятно, в это время в семье уже было решено, что после смерти дяди должность президента Бордосского парламента перейдет к нему; а поэтому, лишь только юноша приехал домой, его засадили за изучение права.

Это занятие в то время представляло огромные трудности. Во Франции право почти не было кодифицировано; рядом с ордонансами королей, совершенно не приведенными в какую бы то ни было систему, действовали право римское и каноническое, разнообразные и несхожие местные обычаи. Кроме того, надо было поглотить необъятную литературу всевозможных комментариев. Поглотить всю эту массу материала и не затеряться в мелочах, не сделаться приказным крючкотвором представлялось подвигом, недоступным обыкновенному уму, – и здесь-то Монтескье впервые обнаружил силу своего гения. Он весьма быстро ориентировался во всей этой груде текстов и составил сохранившийся в его бумагах план своих дальнейших занятий, благодаря чему и не потерялся в том хаосе, а, напротив, вынес из своих занятий много общих идей и понимание значения права как одного из важнейших факторов государственной жизни. Очень может быть, что уже в это время в его голове начал слагаться неясный план великого творения, прославившего его имя. По крайней мере, впоследствии Монтескье писал о своих юношеских занятиях юриспруденцией: «по выходе из колледжа мне в руки сунули книги по правоведению, и я стал искать идею права».

Но изучение права не поглощало всего времени Монтескье. Как человек живой, умный и блестящий он любил общество, в котором сразу обратил на себя всеобщее внимание. Он был слишком молод и слишком разносторонен для того, чтобы похоронить себя навек в груде пусть даже самых почтенных книг.

В то время Бордо представлял собою один из выдающихся провинциальных центров интеллектуальной жизни Франции. Там был целый кружок просвещенных лиц, главным образом, из адвокатов и членов магистратуры, интересовавшихся литературой, наукой и искусством и работавших совместно. Из этого кружка впоследствии возникла Бордосская академия, открытая с разрешения короля в 1713 году. Монтескье был радушно принят в этом кружке, но не ограничивал им своих знакомств: он бывал всюду и со многими из знакомых этого периода своей жизни оставался в дружеских отношениях до самой смерти.

Монтескье любил и дамское общество, и в нем пользовался не меньшим успехом. Но он лично, кажется, за всю свою жизнь ни разу серьезно не любил ни одной женщины. Бывали, конечно, увлечения, но рассудочность и скептицизм брали свое. Он вообще относился к женщинам довольно презрительно и предпочитал не особенно красивых. «Некрасивые женщины обладают грацией, что редко встречается среди красивых, – писал он —Я был довольно счастлив, привязываясь к женщинам, любви которых я доверял. Лишь только уверенность эта исчезала, я моментально развязывался с ними».

Худой, невысокого роста, с живым взглядом, с насмешливой улыбкой на устах, он не был особенно красив, но зато отличался изяществом всей фигуры, каждой черты лица и редкой правильностью профиля. Разговор его был образен, жив, остроумен. Он пересыпал его при случае колкими и едкими замечаниями, веселыми шутками, необыкновенными сравнениями, смелыми парадоксами.