Матвей Ройзман - Всё, что помню о Есенине Страница 3

Москвичи с утра до вечера выступали на митингах сперва возле памятника Пушкину, потом на Скобелевской (теперь Советской) площади, вблизи скачущего на коне «белого генерала». Какие фигуры появлялись на возведенных деревянных помостах! Старые генералы от инфантерии, или, как их окрестил народ, генералы от дизентерии, призывающие, как и Керенский, к войне до победного конца. Подозрительные личности в синих с большими окулярами очках, рассказывающие «святую правду» о том, что большевики и Ленин — немецкие шпионы, которых Германия отправила в Россию в запломбированном вагоне. Ударницы женского батальона — дебелые особы в военной форме, с трудом поднимающиеся на подмостки. Они призывали отдать свою жизнь за «спасителя России» Керенского. Выходили люди в штатском, уверяющие, что спасение России — в Учредительном собрании, и призывающие голосовать за список № 1 — кадетов (партию народной свободы), № 2 — народных социалистов, № 3 — эсеров, № 4 — меньшевиков и ни в коем случае за № 5 — большевиков.

Эта агитация за списки перекинулась и в Московский университет: студенты разъезжали по Москве и Московской губернии, агитируя народ опускать бюллетени за ту или иную партию. Агитация не всегда соответствовала идейным убеждениям некоторых студентов, а зависела от тех материальных средств, которыми их снабжала одна из партий. Такие студенты агитировали в разных местах за две, за три противоположных партии. Это же проделывали студенты и других высших учебных заведений, стремясь заработать на хлеб насущный. Какое — после таких агитаций! — получилось бы учредительное собрание, предлагаю судить читателю.

Октябрьским днем в университете разнеслась весть о том, что Временное правительство арестовано, а Керенского, переодетого в костюм сестры милосердия, американцы вывезли из Петрограда. Вся власть перешла к Совету рабочих и солдатских депутатов. Эта весть разделила преподавателей и студентов на два лагеря: белоподкладочники и реакционно-настроенные профессора стали совещаться в одной аудитории; остальные — их было меньшинство — в другой.

Через несколько дней в Москве началась битва красногвардейцев с юнкерами, которые засели в домах, стреляли из окон и устраивали засады за каждым углом. Красногвардейцы яростно и ловко выбивали их оттуда. Кровопролитные бои произошли у Никитских ворот, на Театральной (Свердлова) площади, особенно у гостиницы «Метрополь» и кинотеатра «Модерн». Рев пушек гулко прокатился по Москве, от грохота в окнах, балконных дверях дребезжали стекла, внезапно вылетали из рам и со звоном рассыпались на тротуарах.

Юнкера переоделись в солдатские шинели, повязали красные повязки на правые рукава и этим провокационным способом проникли за стены Кремля, а к ним устремились сторонники Временного правительства из городской думы. Казалось, теперь Кремль нельзя взять никакой силой. На это и рассчитывал командующий Московским военным округом правый эсер полковник Рябцев.

Но красногвардейцы выкатили пушки под стены Кремля, ударили по юнкерам и белогвардейцам. Те стали искать путь к отступлению…

В центре Москва была изранена: стекла в окнах домов выбиты, заложены подушками, перинами, забиты фанерой; с фасадов осыпалась штукатурка, отбиты карнизы;

водосточные трубы смяты, сорваны; вывески прострелены, отверстия, пробитые пулями, светятся; тротуары и мостовая усыпаны стеклом, кусками кирпича, железа; афишные тумбы сломаны, выдернуты, ветер треплет обрывки бумаги. У Никитских ворот сгорели два дома — жильцы роются на пожарище. На Тверском бульваре повалены деревья.

Я шагаю по Б. Дмитровке (ныне Пушкинская), прохожу мимо Охотного ряда. Здесь в магазинах и палатках мордастые, краснорукие торговцы продавали — дешевле, чем в других местах, — мясо, кур, потроха, квашеную капусту, огурцы. Здесь висела кричащая вывеска торговца рыбой: «Сам ловил, сам солил, сам продаю». Теперь тут пусто, только шагает мальчишка с большим пузатым стеклянным кувшином на голове, где мерно покачиваясь, плещется подкрашенная розовой краской вода, продаваемая стаканами.

На старом здании университета разбиты снарядом часы, погнуло стрелки показывают одиннадцать минут седьмого.

В аудитории № 1 происходила сходка студентов-юристов, которая окончилась избранием старостата. Я вошел в число старост, и на меня возложили обязанность заведовать социальным обеспечением студентов, что отнимало немало времени. В тот день я столкнулся в коридоре с сыном Михаила Юрьевича — Федором Михайловичем. Он сказал мне, что группа студентов, пишущих стихи, собирается сегодня вечером в кафе футуристов.

Это кафе помещалось на Тверской, в Настасьинском переулке в доме № 521. В переулке разбитые газовые фонари не горели, но в темноте сверкал оригинальный фонарь, выхватывающий из мрака черную дверь, где карминовыми буквами было написано название кафе, пронзенное зигзагообразной стрелой.

Мы миновали фанерную переднюю, раздвинули тяжелые шторы и вошли в комнату с низким потолком. Пол был усыпан опилками, стояли грубой работы столы, струганные деревянные скамьи. На черной стене был нарисован огромный багровый слон с поднятым хоботом, бюсты женщин, судя по объему и росту, великанш; головы, глаза и крупы лошадей. Все это пересекали линии всех цветов радуги и сногсшибательные надписи, вроде; «Доите изнуренных жаб». Или над женской уборной: «Голубицы, оправляйте ваши перышки».

На эстраде кафе футуристов сперва выступал Давид Бурлюк, по-прежнему уверяя, что ему нравится «беременный мужчина». Потом вышел Василий Каменский и с буйной удалью прочел отрывок из отличной поэмы «Стенька Разин — сердце народное»:

Сарынь на кичку,Ядреный лапотьПошел шататься по берегам.

Потом Д. Бурлюк объявил, что в числе гостей находится Александр Вертинский, и попросил его что-нибудь спеть. Молодой артист выступал в кафе «Трехлистник» (Петровские линии). Там он выходил в белом костюме Пьеро с покрытым белилами лицом, ярко подведенными глазами, резко изогнутыми черными бровями. Приоткрыв черный шелковый занавес, он скрещивал пальцы рук, подпирал ими подбородок и исполнял заунывные баюкающие сентиментальные песенки. Здесь же, в кафе, на эстраду вышел белесый, безбровый среднего роста человек и запел, слегка грассируя:

Ваши пальцы пахнут ладаном,А в ресницах спит печаль…

Вслед за Вертинским балерина оперы Зимина танцевала испанский танец, постукивая кастаньетами. Похожий па поэта артист спел песню про красавицу Кэт.