Константин Циолковский - Моя жизнь Страница 3

Любил лазить на заборы, крыши и деревья...Прыгал с забора, чтобы полетать...Любил бегатьи играть в мяч, лапту, городки, жмурки и проч.

Запускал змеи и отправлял на высоту по нитке коробочку с тараканом...

На дворе у нас во время дождей и осенью была огромнейшая лужа. И вода и лед приводили меня в мечтательное настроение. Пробовали плавать в корыте и делать зимой из проволоки коньки. Их я делал, но расшибался на льду так, что искры из глаз сыпались. Наконец, откуда-то достали испорченные настоящие коньки. Поправили их. Кататься выучился в один день. Даже съездил на них в тот же день за чем-то в аптеку.

Запомнилась сцена. Мать стоит на табуретке у окошка и что-то делает с рамой. Отец тут же. Мать кричит: "Проклятый поляк". Отец молчит. Решили разъехаться. Через час мать просит у отца прощения на коленках. Примирились... Вот единственная ссора отца с матерью. Больше я никогда не видел между родителями никаких ссор и ругани. Очень был сдержан отец, мать же - горячка. Но характер у отца был тяжелый. Это мне говорила сама мать. В его присутствии все чувствовали себя неловко - даже мы, дети.

Глухота (от 9 до 11 лет).

Лет 10-11, в начале зимы, я катался на салазках. Простудился. простуда вызвала скарлатину. Заболел, бредил. Думали, умру, но я выздоровел, только сильно оглох и глухота не проходила. Она очень мучила меня. Я ковырял в ушах, вытягивал пальцем воздух, как насосом, и думаю, сильно себе этим повредил, потому что однажды показалась из ушей кровь. Последствия болезни, отсутствие ясных звуковых ощущений, разобщение с людьми, унижение калечества - сильно меня отупили. Братья учились, я не мог. Было ли это последствием отупения или или временной несознательности, свойственной моему возрасту и темпераметру, я до сих пор не знаю.

Известно, что и глухие прекрасно учатся: по учебникам, не слушая учителей. Отец рассказывал про себя, что он стал умственно развиваться с 15 лет. Может быть, и у меня отчасти сказалась эта наследственная черта позднего развития. У матери ее не было. Все же я помню, еще до глухоты, следующее. мать делала мне и старшему брату диктант. Брат на 2 года был старше меня и делал множество ошибок, я же очень мало. На основании подобных фактов я более склоняюсь к тому, что отупение скорее было от глухоты и болезни, чем от упомянутой наследственности.

Глухота в дальнейшем делает мою биографию малоинтересной, так как лишает меня общения с людьми, наблюдения и заимствования. Она бедна лицами и столкновениями, она исключительна. Это биография калеки. Я буду давать разговоры и описывать мои скудные сношения с людьми, но они не могут быть ни полными , ни верными. порою я слышал лучше, и вот эти-то моменты, может быть, более запомнились.

Привожу одну черту характера. Встретился я в Р. на улице с мальчиком постарше меня и посильнее. Известно, что мальчики вроде петухов. Сейчас же мы стали в позу, готовые к бою. Случилось так, что в это время проходил мой двоюродный брат, здоровенный малый. "Что с ним сделать, Костя," - говорит. "Не тронь его," - отвечаю. Мальчик испарился. Вообще я никогда не замечал в себе чувства мстительности. Но мне казалось, что я был немного трусоват. Очень боялся уличных нападений и даже разбойников. Боялся и темноты, в особенности после страшных рассказов тетки. Мать их не рассказывала. Отец считал все это вздором, да и не говорил с нами. И тетка при родителях не городила своей чепухи. Впрочем, нас приводили в ужас также рассказы о холере, войне и других бедствиях.

У меня была склонность к лунатизму. иногда ночью я вставал и что-нибудь бормотал (без сознания). Иногда сходил с постели, блуждал по комнатам и прятался где-нибудь под диваном. Однажды пришли откуда-то ночью родители и не нашли меня в кровати. Я оказался спящим на полу в другой комнате. У брата, Мити, это было еще сильнее.

Еще маленький, после глухоты, в какой-то хрестоматии я узнал о расстоянии до солнца. Очень удивился и всем об этом сообщал.

Благодаря добрым знакомым отец был определен на какую-то маленькую должность по лесному ведомству в город П. Там была прекрасная многоводная река. Летом купались. Тут я выучился плавать. Мы пользовались свободой, ходили куда хотели. Меня удивляет, как я не утонул в этой реке. Однажды это чуть не случилось, хотя и не во время купанья. Было половодье. Лед шел, потом остановился. День был прекрасный, солнечный. Мне захотелось покататься на льдинах. Они приперли к самому берегу и перейти на них ничего не стоило. Спускаемся с товарищем с горы вниз на берег. Скачем по льдинам. Между льдинами сильно засоренная вода, которую я принял за грязную льдину. В эту воду я и провалился. От холода разинул рот. Ко мне спешит на помощь товарищ, попадает в ту же ледяную ванну и тоже раскрывает рот. Эта маленькая неудача и спасла нас. Лед еще стоял. Мы выкарабкались из воды и побежали домой сушиться. Не будь этого купанья, мы дождались бы движения льда и наверняка, после катанья, утонули бы.

В городе был хороший сад. В нем громадные качели на 10 человек: очень тяжелый ящик на веревках со скамьями. здумал я этот ящик покачать. Раскачал, а удержать не мог. Перегнул он меня в дугу, но спинной хребет все же не сломал. Несколько времени я лежал корчась от боли. Думал, умираю. Но все же скоро оправился и пошел с братом домой. Последствий не было, но ящик сняли, хотя я даже родителям о происшествии ничего не говорил - боялся.

На 13-м году мы потеряли мать, которой не было и 40-а лет. Дело было так. Однажды за утренним чаем мать говорит мне и младшему брату (умер в юности): "Будете ли вы плакать, если я умру?" Ответом были горькие слезы.

Вскоре после этого мать заболела, прохворала очень недолго и умерла. Перед концом нас позвали проститься. Мать лежала уже без сознания и слезы текли у ней из глаз. Я утирал их платком и плакал... Но горе детей не бывает глубоким и разрушительным. Через неделю я уже лазил на черемуху и с удовольствием качался на качелях.

Мать, конечно, ничего не предчувствовала, а вероятно, сделала неудачный аборт.

После матери хозяйство вела младшая сестра матери, которую мы не особенно любили и уважали. Но она все же была очень кротка и никогда нас не обижала: ни криком, ни толчком. Она имела наклдонность все преувеличивать и даже врать. Ну и преклонение ее перед барством нам не нравилось. За год до смерти матери, родители, и в особенности мать, были поражены неожиданной гибелью 17-ти летнего моего брата. Два старших брата учились тогда в Ленинграде, и младший из них умер от белой горячки. Немного он выпивал, но все-таки странно. Горе матери было так неописуемо, что нас, малышей, это более огорчило, чем самая смерть брата.