Чарльз Уильямс - Аденауэр. Отец новой Германии Страница 3

По тогдашним масштабам дом был достаточно просторный, однако семья жила очень скученно: весь верхний этаж и большая часть второго сдавались квартирантам. В результате маленькие дети оставались в спальне родителей, а старшим приходилось даже спать в одной кровати. Елена еще и подрабатывала шитьем. За детьми не всегда удавалось уследить, старшие норой обижали младших, те оглашали дом ревом, словом, дым стоял коромыслом.

Но вернемся к январским дням 1876 года. Через три недели после рождения Конрада крестили. С обрядом несколько задержались. Почему — трудно сказать. Может быть, раньше не смогли оповестить родственников, может быть, были сложности с выбором крестных родителей. Имени крестной матери не сохранилось, что касается крестного отца, то известно, что его звали Конрад Тонгер и что это был один из квартирантов, холостяк, сколотивший, но слухам, кое-какое состояние перепродажей старых вещей. Он подарил крестнику золотые часы и завещал все свое имущество его родителям на воспитание детей. Он умер, когда Конраду было всего три года. Тридцать тысяч марок, оставшиеся после него, быстро испарились: отец Аденауэра, как это часто бывает со скуповатыми людьми, не сумел правильно распорядиться неожиданно свалившейся крупной суммой, вложив деньги в сомнительные предприятия. Остались только золотые часы, которые Конрад бережно хранил всю жизнь.

Крещение состоялось в четверг 25 января 1876 года в ближайшей церкви Святого Маврикия. Здание церкви было недавней постройки; оно было воздвигнуто архитектором Винцентом Штатцем на месте старой (и более привлекательной по внешнему виду) церкви романского стиля, снесенной в 1859 году. Особой эстетической ценности новая церковь не представляла, и, сравнительно благополучно пережив бомбежки Второй мировой войны, была, в свою очередь, в 50-е годы снесена, уступив место более модернистскому творению (одной из ее нынешних достопримечательностей является бронзовый колокол — подарок от канцлера Аденауэра, сделанный в 1959 году).

После церковной церемонии родители не устроили никакого домашнего угощения: очевидно, не хватало средств. Прокормить три рта (Конрада и его старших братьев, Августа и Ганса) было не так-то легко. В один из предрождественских месяцев дети согласились обойтись несколько выходных дней без мяса, чтобы на сэкономленные деньги родители могли купить елку и свечи. Младшие, естественно, донашивали одежду старших. Конрад Аденауэр припомнил однажды, как в пять лет начал зарабатывать деньги, вытаскивая булавки из сшитых матерью вещей: «Я получал один пфенниг за каждый фартук или юбку». Лишь изредка рабочий ритм в семье прерывался: летом, обычно в пору сенокоса, они выезжали в Мессдорф, под Бонном, где старый приятель Иоганна-Конрада содержал что-то вроде постоялого двора.

Словом, жизнь была нелегкая, хотя, надо сказать, такие обычные для того времени беды, как голод, болезни, младенческая смерть, в общем, до поры до времени обходили семью Аденауэров стороной. Все три сына росли относительно здоровыми; с четвертым ребенком, родившимся весной 1879 года — девочкой, названной Эмилией-Еленой-Марией-Луизой (обычно ее звали просто Лили) — тоже все обстояло благополучно. Только пятый ребенок — это была тоже девочка, родившаяся в 1882 году и названная Элизабет, — принес семье тяжелое испытание. В четырехмесячном возрасте малышку постиг серьезный недуг. Вызвали доктора — само по себе нечто экстраординарное для семьи Аденауэров. Приговор звучал неутешительно: у девочки менингит, и она вряд ли выкарабкается, более того, даже если она понравится, то скорее всего останется умственно неполноценной.

Конрад, который наверняка вместе с братьями подслушивал за дверью, вспоминает, что, когда отец вернулся в дом, проводив доктора, «лицо его было бледным как смерть». Семья, как обычно, собралась для вечерней трапезы, была прочитана обычная молитва; под конец ужина Иоганн-Конрад призвал всех помолиться еще «за нашу маленькую Элизабет». Все опустились на колени. Отец начал: «Боже милостивый, возьми же к себе этого младенца. Избавь его от жестокой участи — жить в земном мире лишенным разума человеческого. Яви, Господи, милость свою!» Дети повторяли за ним, не особенно вдумываясь в смысл его слов, и только Елена вдруг поняла, за что молится ее супруг: не за здравие, а за упокой их еще живой дочери. Для матери это было слишком — она разразилась рыданиями, выбежала из комнаты, заперлась в спальне и проплакала там всю ночь и весь следующий день. Еще через день девочка умерла. Елена отказалась идти на кладбище и вообще как будто окаменела.

Можно только догадываться, как эта трагедия повлияла на отношения между супругами. Детей, во всяком случае, больше не было. Дело было даже не в смерти ребенка; наверняка не меньшей травмой для женщины был тот бесчеловечный рационализм мужа, который он пытался навязать и ей. Что касается ее третьего сына, будущего великого политика, то, но его собственному признанию, реакция матери оказалась для него совершенно непонятной. Пожалуй, единственное, что он тогда усвоил, — это значение слов «да исполнится воля Твоя» из «Отче наш». Урок полезный, но недостаточный, чтобы проникнуться переживаниями женщины и посочувствовать им. Семья вскоре переехала: очевидно, слишком многое в старом доме напоминало о несчастье; Конрад был недоволен: он лишился своих грядок.

Что происходило в это время за пределами семейного круга четы Аденауэров? Город, в котором они жили, быстро менялся. Первое время после 1815 года, когда Рейнская провинция оказалась в составе прусского королевства, эти изменения сводились главным образом к тому, что на площадях появлялись все новые и новые конные статуи прусских монархов — сначала Фридрих Вильгельм III, потом Фридрих Вильгельм IV… Эти «шедевры» скульптуры стали предметом постоянных шуток, которые во время традиционных кёльнских карнавалов превращались в настоящий поток антипрусской сатиры. Власти предпочитали не реагировать, к тому же, по новому городскому уложению 1856 года, жители Кёльна получили право сами избирать городской совет, члены которого, в свою очередь, могли избирать бургомистра; роль короля свелась к формальному утверждению решений совета. Бургомистр стал, по существу, полновластным хозяином в городе: верфи и порты, строительные площадки и школы, здравоохранение и культура — все сосредоточилось в его руках.

Плоды этой новой системы власти — с одной стороны, практически независимый от центра бургомистр, с другой — текущие из центра субсидии — со всей силой проявились после провозглашения Германской империи в 1871 году. Апогеем строительного бума стало открытие Кёльнского собора, строительство которого началось еще в раннем средневековье, в XV веке было прервано и возобновлено в 1842 году. В октябре 1880 года семейство Аденауэров стало свидетелем одной из самых пышных церемоний в истории Кёльна: на освящение собора прибыл сам кайзер. Улицы были заполнены восторженными толпами, бурно приветствовавшими своего монарха, который не преминул охарактеризовать все происходящее как новое подтверждение единства и мощи империи. Наверняка это театрализованное представление прочно запечатлелось в памяти четырехлетнего Конрада Аденауэра.