Иван Черный - Данные достоверны Страница 3

К концу моего рассказа вошел адъютант, доложил, что документы готовы.

Чекмазов размашисто подписал командировочное удостоверение.

— Не скажете, когда ночной поезд на Москву? — обратился я к адъютанту.

Адъютант не успел припомнить.

— Какой там поезд? — вмешался Чекмазов. — Мою «эмку» возьмешь. Быстрей и надежней.

— Неудобно, товарищ полковник... Вы-то как же останетесь?

— Дают — бери, — сказал Чекмазов. — Только машину сразу обратно!

— Слушаюсь!

Чекмазов поднялся, протянул мне командировочное удостоверение: — Ну, Ваня... Успехов тебе на новом месте.

— Спасибо, товарищ полковник. Счастливо вам оставаться.

— Приветы знакомым передашь.

— Обязательно!

— А самый низкий поклон — Москве! И пиши, слышишь?

[10]

— Непременно напишу, товарищ полковник!

Чекмазов провел рукой по волосам.

— Добавь: если смогу.

Мы оба улыбнулись.

— Ладно, — сказал Чекмазов, — вздыхать нашему брату не положено, да и времени нет. Поезжай.

И крепко пожал мне руку.

Демченко, увидев чекмазовскую «эмку» и узнав, что я срочно уезжаю, расстроился.

— И не весь отряд в сборе, — говорил он, собирая вещи, — и поесть-то вы толком не поели, и вообще...

Я обнял ординарца. Попросил Хализова построить бойцов, находившихся на месте. Простился с ними. И еще не успело зайти огромное багровое солнце, уже трясся в видавшей виды «эмке» по разбитому шоссе на северо-восток — к Москве.

«Зачем же все-таки вызывают? — в который раз спрашивал я самого себя, глядя на розоватый от заходящего солнца, выщербленный, порченный воронками асфальт, на обгрызенный бомбежками лес вдоль дороги, на встречные машины. — Зачем?..»

2

Я не был в Москве с 27 июня 1941 года, с того самого дня, как меня и еще нескольких слушателей академии имени Фрунзе направили в группу полковника Свирина и самолетом забросили в Могилев, в штаб Западного фронта.

Предполагалось, что мы летим в командировку. «Командировка» затянулась на целый год...

Чего только я не делал, чего не повидал и не пережил за этот год, первый год войны!

Началось с Рогачева. Тут, вблизи линии фронта, с помощью секретаря Рогачевского районного комитета партии товарища Свердлова и под руководством капитана Азарова начал подбирать, готовить и перебрасывать в тыл врага первые разведгруппы. Отсюда послал первую информацию штабу фронта. Первый раз сходил в тыл врага сам.

Потом — Центральный фронт. Мне поручили доложить о проделанной работе первому секретарю ЦК КП(б) Бе-

[11]

лоруссии, члену Военного совета Центрального фронта товарищу Пономаренко. Я нашел его в разбитом городке, в огромном, пустынном и гулком здании старинного костела, превращенного на несколько дней в подобие штаба.

Своды костела терялись в зыбком сумраке. Пахло камнем. И казалось, прошла вечность, прежде чем я дошагал до стола, возле которого сидел усталый, сутулый от недосыпа Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко.

Он выслушал меня, не прерывая. Его интересовала обстановка.

Голос у Пономаренко оказался высоким, неожиданно звонким.

Мне думалось, что такой усталый человек должен говорить медленно, глуховато, и я подивился такой звонкости...

После этой встречи я выехал в 63-й стрелковый корпус.

Командовал им комкор Петровский.

Все называли Петровского за глаза генерал-лейтенантом, но этого звания ему еще не успели присвоить, и официально он подписывался так, как привык подписываться: комкор.

Немолодой, он держался очень прямо и казался высоким. Носил старую однобортную шинель. Беседуя, смотрел собеседнику прямо в глаза. Голоса никогда не повышал, но говорил четко, как бы отрубая фразы. И всегда говорил только правду, не успокаивая офицеров и солдат деланным бодрячеством.

Наверное, за это Петровского и любили.

Наверное, поэтому и выдержал корпус Петровского тот страшный удар, который должна была принять на себя вся армия, оказавшаяся под угрозой окружения.

Армия вырвалась, а корпус Петровского прикрыл отход, не дал фашистам прорваться и развить успех. В тяжелых боях командир корпуса был убит.

Это случилось в середине августа в районе Гдова.

Я узнал об этом гораздо позже: сам в то время с группой бойцов пробивался к Гомелю.

Мы подъезжали к Гомелю ночью. Вблизи города натолкнулись на артиллеристов, разворачивавших орудия. Кое-как разобрались, чьи артиллеристы. Оказалось — наши, и выяснилось, что Гомель тоже наш.

Измученные, мы заночевали у «богов войны» и в Го-

 [12]

мель въехали уже поздним утром, угодив как раз под очередную зверскую бомбежку.

Переждав налет, тронулись на поиски штаба фронта. Ехали по Советской улице. Она лежала в развалинах. Рухнувшие стены обнажали брошенные комнаты. На мостовой валялись перекрученные жаром трубы, кровати, обломки домашних вещей...

Нам сказали, что штаб находится в бывшем замке Мицкевича.

В замке никого, кроме оставленного для связи незнакомого генерала, не оказалось.

Он дал нам приблизительный маршрут движения на восток, вслед за отступавшими частями.

Карт у генерала не было. Впрочем, нужных карт не было и у нас.

Счастье, что в замке Мицкевича, слушая незнакомого генерала, я исписал два листа бумаги, стараясь не пропустить названий населенных пунктов и деревень, через которые предстояло ехать.

Но на полпути от «верной дороги» пришлось отказаться: возникла неожиданная пробка. Люди бежали, шоферы сворачивали с шоссе, гнали машины в лес: кто-то крикнул, что впереди — немецкий десант.

Мы тоже свернули было в лес, но чуть не влетели в болото, где уже завязли десятки автомобилей, вовремя выбрались обратно, развернулись, отмахали несколько километров назад, до ближайшего проселка, и с этого проселка начался наш тяжкий путь «в обход».

Почти четыреста километров длился этот путь, и в Карачев мы прибыли через Дмитрий-Льговский и Орел.

Тут всего было — и голода, и тревог, и бомбежек...

А в селе Первомайском мы наскочили на немцев.

Фашисты вкатили в не занятое войсками село с другой стороны. Об их появлении сообщил какой-то мальчишечка:

— Дяденька, там фрицы! На машинах!

Поблизости виднелась пожарная каланча. С каланчи мы заметили стоявшую на улице немецкую машину. Шофер копался в моторе. Несколько офицеров прохаживались рядом.

Мы налетели на этих вояк. Офицеров как ветром сдуло. Убежал и шофер, прыгнув в чей-то огород.

Мы прицепили немецкую легковушку к своему грузовику.