Всеволод Успенский - Глинка Страница 3

С деревенских улиц доносилось блеяние овец и мычание коров, тихий, приятный, слегка монотонный припев пастуха, окликавшего стадо, и звуки берестяного рожка.

Днем из малинника слышалась песня дворовых девушек, щипавших там ягоду для варенья. Звуки песни лились широкой волной.

В страдные летние месяцы вся Смоленщина пела. Пела не с радости – с горя.

Пахарь, вцепившись корявыми пальцами в рукоятки сохи и не стирая с лица соленого пота, скрашивал заунывною песней часы подневольной работы на барщине и песней же отгонял неотвязные думы о рабской доле. С заунывной песней косили мужики господские заливные луга над Десной: под песню работать не так трудно.

Бабы, скинув с себя сарафаны, в одних посконных станушках жавшие барский ячмень, вдруг запевали протяжную песню: под песню спина не так шибко болит.

В зимнюю пору из закоптелой людской избы, где при лучине домашний сапожник тачал сапоги, а женщины пряли, из девичьей в барском доме, где мастерицы плели кружева на коклюшках, – отовсюду слышалась все та же, по большей части тоскливая, крестьянская трудовая песня. Без нее казалась неполной сама жизнь не только в деревне, но и в господской усадьбе.

Миша любил слушать песни. Он и спать ложился под нянин напев:

Как по мо-орю, как по мо-орю,Как по морю, морю си-инему…

Сначала мальчик прислушивался, потом сам начинал подпевать без слов, одним голосом. Так они вместе и засыпали: ребенок на теплой подушке, нянька щекой на ладони руки, упертой локтем в колено.

Как-то раз в парке, во время прогулки, внимание ребенка привлекли незнакомые мерные звуки. Они медленно плыли над головой, точно качались в воздухе. Ребенок поворачивал голову к этим звукам и спотыкался о корни, а нянька ворчала. Потом звуки вдруг прекратились. Но когда, уже выйдя из парка на деревенскую улицу, подошли к старой церкви; с колокольни опять обрушился громкий многоголосый трезвон. Мальчик вздрогнул, застыл с закинутой головой. Он различал голоса колоколов: большой все бухал и бухал, маленькие, переливаясь и торопясь, догоняли друг друга, но никак не могли догнать. Это было весело, хорошо. Чистый малиновый перезвон церковных колоколов так поразил воображение ребенка, что, возвратившись домой, он тут же стащил мелок у бабушки и, лежа на животе, принялся рисовать на полу колокольню. Он долго хлопотал над своим чертежом, пытаясь изобразить мелькающие колокола, но сколько ни ползал вокруг нарисованной колокольни, колокола не гудели.

С этого дня рисовать колокольни стало для Миши любимой забавой. Иван Николаевич, не шутя, говорил домашним:

– При такой очевидной наклонности к чертежам, Миша может сделаться зодчим. Со временем надобно будет нанять ему учителя. Ранние склонности следует поощрять, чтобы дать им возможность развиться в талант.

Но Иван Николаевич ошибался.

При несомненной способности к рисованию, мальчик был увлечен не рисунком. Чертя на полу свои колокольни, он воображал перезвон Новоспасской церкви. Однажды, услышав как зазвенел медный таз, неосторожно поставленный кем-то из взрослых на стул, мальчик весь встрепенулся и тут же палочкой от детского барабана начал вызванивать на тазах колокольные переливы. Тогда бабушка приказала: – Оставить Михайле Иванычу для забавы два таза, которые позвончее.

С тех пор рисование церквей на полу прекратилось, а колокольный трезвон то и дело слышался в комнатах верхнего этажа. Маленький Глинка часто болел и, лежа в постели, с таким увлечением подражал звонарям, что бабушка снова распорядилась:

– Велеть отцу Ивану, чтобы он для Михайла Иваныча снял с колокольни маленькие колокола.

Священник Иван Стабровский сам принес эти маленькие колокола. Звонить в них было еще приятнее и легче, чем на тазах. Их чистые медные голоса нравились мальчику отчетливостью и твердостью звука.

Мише шел седьмой год. Священник уже выучил его читать по старинным церковным книгам, когда бабушка вдруг тяжело заболела. Она опухла и, не вставая с постели, лежала в белом чепце, огромная, как гора. В комнатах появились новые люди: старый уездный фельдшер, толстая попадья, лечившая травами.

Мальчик, растерялся и присмирел. Все в доме ходили на цыпочках и шептались. Звонить в тазы Мише запретили. Почти незаметный прежде отец сделался главным лицом в доме. Няня – Татьяна Карповна, строгая и прямая старуха, никогда не боявшаяся Евгении Андреевны, вдруг потерялась и сделалась перед молодой хозяйкой точно меньше ростом.

Лекарства, примочки, декокты, спирты, особенно пластыри пахли так приторно, едко и душно, что у Миши болела от них голова. В спальню бабушки, откуда неслись эти запахи, он упорно отказывался войти.

Бабушка в предчувствии смерти металась на постели и поминутно звала к себе внука. Однажды Иван Николаевич разыскал в угловой сына и на руках понес его в спальню. Ребенку и самому хотелось увидеться с бабушкой. Он присмирел и смотрел на отца вопросительным взглядом. Но едва внесли его в спальню, он забился и закричал, вырываясь из рук. Ни лаской, ни уговорами, ни силой не удалось заставить внука подойти к постели старухи.

Со смертью бабушки все изменилось. Мишу из верхних покоев перевели в общую детскую нижнего этажа.

Воспитание его пошло по другому пути, чем раньше. Евгения Андреевна баловать детей не любила, а Иван Николаевич во всем поддерживал жену. Общими силами родители старались отучить ребенка от старинных понятий, внушенных ему бабушкой, от привычки к нелепым барским потехам прошедшего века, от тепличной изнеженности и детских капризов. Это им удалось. Вопреки ожиданиям мальчик был тих и послушен, легко поддавался новому воспитанию, дружил с Полинькой и младшими сестрами, – обходился с ними ласково. В нем вовсе не оказалось тех черт маленького самовлюбленного деспота, которые легко могли бы развиться в бабушкином мирке.

Здоровье его попрежнему было слабым. Зябкий, он ежился даже от летнего ветерка. В комнатах играл охотно, бегал шумно и весело, а в саду затихал, становился рассеянным, вялым и, щурясь от солнца, играть ни во что не хотел.

– Настоящая ты, дружок мой, мимоза, – всякий раз повторял Иван Николаевич, наткнувшись на сына, в раздумье стоящего на садовой дорожке, в то время как Полинька с криком гонялась за бабочками. – Ты бы, братец, побегал да порезвился.

Евгения Андреевна поняла, что вялый и несколько робкий характер сына зависит от недостатка детского общества. В ближней округе не нашлось подходящих для Миши сверстников, и мать взяла в няни вдову землемера Ирину Федоровну Мешкову. Ее дочка Катенька – бойкая и милая девочка – была однолеткой Миши.