Анатолий Собчак - Жила-была коммунистическая партия Страница 3

Власть – мощный наркотик. Но лишь до тех пор, пока обладатель власти сам верит в свое могущество. И будь Юрий Владимирович Андропов чуть помоложе и будь у него чуть поменьше болезней, вероятно, он успел бы наломать серьезных дров, прежде чем убедился в тщете затеянного. Но для старика хватило и опыта первых неудач: не привыкший к властным стрессам организм дряхлой политической системы отказал окончательно. А вместе с ним и организм самого генсека.

Коммунистические вожди наконец начали понимать, что перемены (даже столь вожделенные) в духе их комсомольско-партийной "тревожной" молодости – просто опасны. Пусть идет, как идет. (А после нас – хоть потоп!) И после смерти Андропова генсеком (еще на год) становится совершенно уже опереточный К.У. Черненко, тотчас же прозванный в народе "кучером".

Ни о каком кнуте этот "кучер", конечно, и не помышлял. Обе российские столицы обошла тогда фраза, то ли и впрямь сказанная кем-то из его родных, то ли сочиненная кем-то из народных остряков. Впрочем, полагаю, не сочиненная, ибо юмора в ней не было: "Хоть год, да наш!"

Этот нехитрый афоризм стал девизом агонии ортодоксального тоталитаризма. Бывший брежневский писарчук наивно полагал, что страна не свернет с проторенной за семьдесят лет дороги. И поэтому лучше ни во что не вмешиваться. И это оказалось куда мудрее, чем административный зуд по наведению порядка, сведший Андропова в могилу.

Период, названный в народе "пятилеткой похорон правительства", заканчивался. Необходимость перемен стала сознаваться даже в Политбюро. Нужен был молодой, но свой. Молодыми в Политбюро считались ленинградец Романов и москвич Гришин. Они-то как раз слишком явно рвались к власти и этим пугали стариков. Другое дело Горбачев – ставропольский протеже покойного Андропова. За несколько лет он сделал в ЦК беспримерную карьеру. Порученное ему сельское хозяйство, конечно, не поднял, но… И внимателен, и умен, и достаточно провинциален. А Ленина и Маркса может цитировать по любому поводу. К тому же умеет говорить без бумажки.

Так, безошибочно точно, система поставила на своего разрушителя и могильщика. Хотя ни о чем подобном ни сам М.С. Горбачев, ни окружающие не могли тогда даже подумать.

Глава 2

Возьмемся за руки, друзья,

Чтоб не пропасть поодиночке.

Б. Окуджава

Реформа тоталитарной системы – процесс болезненный, но не безнадежный, если перемен хочет само общество. Архитекторы "первого в мире социалистического государства", казалось, предусмотрели все, чтобы в СССР были невозможны никакие демократические реформы. Тем удивительнее, что они просчитались. То, что не получилось у Хрущева и Косыгина, произошло в конце 80-х и в начале 90-х благодаря Горбачеву и Ельцину. И свершилось это путем эволюционным, а не революционным. Как ни парадоксально, но к классическим революционным методам прибегли (и даже дважды!) не реформаторы, а контрреформаторы: я имею в виду коммунистический путч в августе 1991-го и советский мятеж в октябре 1993-го. Об этом речь еще впереди, а сейчас остановимся на том, что можно назвать "избирательной пятилеткой" или "избирательным марафоном".

С весны 1989-го по весну 1994-го жители Петербурга, как и вся Россия, участвовали в пяти избирательных кампаниях и в трех референдумах. А поскольку первые союзные, российские и муниципальные выборы происходили в два тура (впрочем, как и муниципальные выборы 1994 года), нетрудно подсчитать, что ленинградцы (они же потом петербуржцы) в течение пяти лет приходили к избирательным урнам в среднем раз в полгода. Вот почему "избирательную пятилетку" мы без всякой натяжки можем назвать "пятилеткой гражданской усталости".

Гражданская усталость и порождаемое ею безразличие населения – плата не только за неизбежные ошибки в проведении реформ, но и за сам эволюционный, а не кроваво-революционный характер реформирования "Страны Советов".

При Сталине или Брежневе в "выборах без выбора" каждый раз принимало участие по официальной статистике как минимум 99,8 процента избирателей. Тайну реальных цифр хранили журналы избиркомов: при получении бюллетеней каждый гражданин предъявлял свой паспорт и расписывался в журнале, составленном по принципу места проживания, – на несколько домов по одному журналу. (Разумеется, речь идет о среднем городском доме, а не о многоквартирном и не о сельском.) Законопослушный советский избиратель знал, что неучастие в выборах – уже протест. Избиркомовские журналы были негласными кондуитами лояльности – "кнутом про запас". Кроме кнута существовал и "пряник" – система не стеснялась устраивать на избирательных участках "выездную торговлю". Хотя бы дефицитным пивом. Мне неизвестны случаи, чтобы в брежневское время на избирателя, игнорировавшего выборы, обрушивались какие-либо репрессии. Человека могли, скажем, не пустить за границу или не повысить в должности, но никто и никогда не сказал бы ему, что истинной причиной была неявка на избирательный участок. Если же он осмеливался написать на избирательном бюллетене что-нибудь нелояльное или оскорбительное по отношению к властям, то мог последовать вызов в Большой дом для беседы, после которой у него надолго (если не навсегда) пропадала охота показывать фигу в кармане властям предержащим. О подобных случаях я знаю доподлинно по рассказам моих студентов-заочников, служивших в КГБ.

Тоталитарная статистика лопнула уже на первых выборах народных депутатов СССР – весной 1989 года. При небывалой активности граждан явка все же не превышала 70-90 процентов. На следующих выборах (народных депутатов РСФСР и депутатов местных Советов), весной 1990 года, на избирательные участки пришло в среднем около двух третей населения только в крупных городах, а в сельской местности – значительно меньше.

О романтика и иллюзии первых выборов "с выбором"! Романтика "митинговой демократии" и наивного антикоммунизма тех лет. Чтобы победить на выборах 1989 или 1990 года, не надо было обладать какими-то реальными политическими достоинствами. Конечно, выборы есть выборы, и потому это всегда в известном смысле – лотерея. Достаточно вспомнить историю Черчилля, приведшего Англию к победе во второй мировой войне и буквально на следующий день после ее окончания проигравшего вчистую парламентские выборы. Для победы на первых демократических выборах в СССР достаточно было преодолеть страх перед системой, осмелиться вслух обличать партноменклатуру и обещать избирателям решить их проблемы. Неплохо к тому же, если имя твое на слуху, а язык остер и тебе удалось пройти "сито" предварительного отбора, – все остальное решит степень твоей собственной активности и неутомимости. Предвыборные программы конца восьмидесятых писались довольно просто: политическая часть составлялась из пересказа общедемократических лозунгов (некая смесь из наиболее актуальных и острых публикаций журнала "Огонек" и газеты "Московские новости"), прочее – из конкретных нужд избирателей, проживающих на данной территории.