Иван Уханов - Рычков Страница 3

Выяснилось вдруг, что при поступлении в 1731 году в это заведение Ломоносов назвался сыном холмогорского попа, так как крестьянских детей туда не принимали. Тогдашний ректор академии архимандрит Герман в беседе-экзамене обнаружил в одаренном юноше большие способности и зачислил его в академию на основании отпускного паспорта и прошения самого Ломоносова. Когда же дело дошло до зачисления его в правительственную научно-военную экспедицию, возглавляемую статским советником (чин, равнозначный армейскому бригадиру, на ступень выше полковника) Кириловым, Канцелярия Синода направила в Холмогоры, на родину Ломоносова, строгий запрос в подтверждение ранее сообщенных им сведений о себе. Тут и раскрылся обман, позволивший Ломоносову поступить в академию и учиться в ней. На допросе Михайло с достоинством подтвердил, что доподлинно он крестьянский сын. Сказал также, что называться поповичем его никто не научал, все он учинил по простоте своей. Ломоносову простили эту «утайку», содеянную по благим замыслам, и разрешили продолжать учение, в котором он отлично успевал.

О походе же в заяицкие степи ему пришлось забыть.

Обратясь в камер-коллегию, Иван Кирилов сожалел, что такой подходящий для экспедиции доброволец «по рассмотрении оказался крестьянским сыном». Помня о своем простом происхождении, Кирилов пробовал даже как-то повлиять на служителей.

— Не высока порода, да рвением к пользе Отечества высок! — вступался он за Ломоносова. — Не о таких ли сынах радел Петр Великий, учредя Табель о рангах? Никакого ранга, велено в нем, не давать тем, кто государю и Отечеству заслуг не кажут. Зато отличившихся на службе причислять к лучшему старшему дворянству, хотя они низкой породы…

Заступничеством за Ломоносова Кирилов лишь себе навредил: священника ему не дали.

Петру Рычкову шел двадцать второй год. Был он росл, крепко сложен, приятен крупными чертами открытого лица.

Отец прочил ему карьеру делового человека, с детских лет прививал вкус к коммерции. И если бы не экспедиция, то, возможно, все так и сталось бы, как мечтал отец.

В Петре сызмальства бродил дух путешественника. Канцелярские рамки таможни стесняли его, хотя как переводчик служил он при бухгалтере-иностранце весьма исправно и «обнадежен был определением на место того по контракту служившего бухгалтера».

В порту курсировали десятки иностранных торговых судов, реяли разноцветные флаги, слышались зычные окрики, смех матросов и грузчиков, команды вальяжных капитанов. От канатов, деревянных бочек и палуб тянуло морем; эти звуки и запахи словно бы обдавали Петра соленым ветром, распаляли воображение: хотелось плыть куда-то, ну хотя бы заглянуть за темно-синий горизонт, где опускаются, как бы утопая, раскаленное солнце и уходящие из гавани рыболовецкие шхуны и высокомачтовые фрегаты.

Родители Рычкова поначалу восприняли экспедицию как нежданное несчастье для сына и юной жены его, красавицы Анисьи. Та даже вообразить не могла, как можно покинуть все удобства и выгоды столичной жизни и устремиться в дикие степи, к киргиз-кайсацким кочевникам. Петр объяснил ей, что едет он с надежными товарищами, да и не воевать же они едут, а изучать новые земли, строить город и крепости на восточных беззащитных окраинах державы. Отправятся в поход только мужчины, а как разведают, обустроят неведомые места, то и жены, коль соскучатся, могут к ним приехать.

— Не слезы надобно лить, Анисья, а гордиться: не всяк годен для оного похода, берут токмо достойнейших, — утешал Рычков юную супругу. — Да и призвал меня не кто другой, а сам статский советник, просвещенный географ Иван Кириллович Кирилов. Лично Петра Великого знавал! С этим отважным предводителем готов я хоть на край света идти.

РОД И ПРОЗВАНЬЕ

Лиха беда — начало.

Ясным июньским полднем 1734 года на пяти судах экспедиция отчалила от Петербурга и по Ладожскому озеру направилась к устью реки Волхов — таков был водный путь к Москве. Прожив в столице несколько лет, Петр Рычков впервые рассматривал Петербург и его окрестности издали, со стороны моря, и восхищался красотой и основательностью застройки. Берега возле города были укреплены камнем и деревом, сделаны несокрушимые плотины и шлюзы, а на случай сильных наводнений прорыты обводные каналы. После нескольких пожаров и штормов, поглотивших и уничтоживших сотни домов, Петр Первый в 1714 году издал указ о строении зданий на каменном фундаменте и мощении дорог булыжником. Но поскольку дикого камня в болотистых окрестностях не находилось, государь повелевает с каждого судна или повозки, прибывавших в Петербург, брать камни весом от пяти до тридцати фунтов, за непривоз — денежный штраф. Ежедневно в порту и возле въездных городских ворот вырастали горы крупных и мелких камней, которые немедленно пускались в дело. Город спешно одевался в гранит и мрамор.

Зато утеснялась и беднела жизнь поморских крестьян и рыбаков. Наведываясь по служебным делам в Ямбургский стекольный завод, Петр Рычков, принужденный бездорожьем и ненастьем, случалось, останавливался на ночлег в избе крестьянина и видел, что «народ весьма учтив, но так угнетен бедностью, что едва виден в нем образ человеческий». Низкая изба-сруб обыкновенно вмещала печь, широкие полати и подвешенную за крюк к закопченному потолку сплетенную из прутьев люльку. Вместо окон мутно светились крохотные отверстия, в две ладони, заделанные слюдой или высушенным коровьим пузырем. На ночь избу жарко натапливали, и все домочадцы укладывались на полати, а то и на пол почти нагими, прикрывшись лохмотьями. Все лежали вповалку: муж, жена, дети, собаки, кошки, телята…

Как сказывали Рычкову старожилы, рыбы и домашней скотины здесь прежде было вдоволь, но с появлением большого города с многотысячным населением нужда в мясе и овощах умножилась, съестные припасы стали привозить из российской глубинки. Задавленный поборами и налогами, местный люд бедствовал, хлеба не видел совсем, обходясь капустой, ягодой, кореньями, рыбой.

Взирая сочувственно на бедность простонародья, Петр Рычков считал ее временной тягостью, без которой воздвижение великого города и быть не могло. Он вырос на рассказах о легендарном Петре Первом, боготворя каждое его деяние.

В Вологде, а затем в Москве к Рычковым иногда захаживал граф Бонде, который после Полтавской битвы в числе пленных шведов попал в Вологду, где Рычков оказал ему, большому знатоку коммерции, приют и содействие. Мнения иностранца и русского купца о недавно почившем славном государе не всегда совпадали.