Геннадий Геродник - Моя фронтовая лыжня Страница 3

Спустя годы я разобрался в причинах нашей относительной беззаботности. Имею в виду себя и Асю. Во-первых, накануне войны у нас еще не было детей. Ответственность за близких, особенно за детей, заставляет быть внимательным к повседневным бытовым нуждам. Во-вторых, в начальные дни войны мы еще не представляли себе масштабов обрушившихся на нас грозных событий. Уезжая в Гжатск, Ася оставила свой диплом в шкатулке, запрятанной в таком «надежном» месте, как платяной шкаф. В том же «надежном» месте я оставил выходной костюм и прочные кожаные ботинки. Автоматически сработал навык бережливости. Но, видимо, были и какие-то подспудные надежды: вернусь — и тогда все эти добротные вещи пригодятся. А сейчас трепать незачем.

Понадобилось немного времени, чтобы осмыслить размах катастрофы, вызванной иноземным нашествием. И я мысленно иронизировал над своими недавними наивными представлениями. До меня дошло, что и хитроумный французский замок на наружной двери, и ключи от платяного шкафа, спрятанные под половицей в кладовке, и надежные, честные соседи — все это эфемерно на фоне разыгравшейся военной стихии. И по мере того, как я постигал реальность смертельной опасности, угрожающей нашей стране, — и личные утраты, и личные жизненные планы занимали в моих мыслях все меньше и меньше места.

…Но пока я в Могилеве… Сворачиваю в знакомый комиссариатский переулок — и глазам своим не верю. Обычно военкомат осаждали сотни, если не тысячи людей. А сейчас во дворе чего-то ожидают несколько десятков мужчин. Закусывают, бреются, сушат носки и портянки, спят вповалку на соломе. Оказывается, военкомат уже эвакуировался в район Чаусов. Это в сорока километрах восточнее Могилева. Дежурный лейтенант комплектует из прибывающих самотеком запасников команды, назначает из них же самих старшего и направляет на восток. Хорошо, если находится попутная машина, а то большей частью — на своих двоих.

С очередной такой командой отправился на восток и я. Своего военкомата мы не нагнали: как раз в районе Чаусов немцы пытались замкнуть кольцо окружения и мы чуть было не попали им в лапы…

С этой командой, слабо сцементированной и постоянно тающей, я был связан в течение полутора месяцев — вторую половину июля и почти весь август. Избегая больших дорог, по которым уже рвались вперед фашистские танки, мы шли по проселкам и лесным тропам… Ехали на открытых платформах и опять шли… Ехали, облепив железнодорожные бензоцистерны, и опять шли, на пределе сил брели… Наконец удалось оторваться от стальной вражеской лавины.

В Унече из нашей команды призвали нескольких человек — врача, младших и средних командиров. Остальных отправили дальше, туда, где обстановка поспокойнее. В Унече, как и в других районах, вдруг оказавшихся прифронтовыми, военкомат не мог охватить, переварить массу призывников — и своих, и нахлынувших с запада.

В Брянске наша команда, порядком истаявшая в пути, хотя и не была призвана в армию, но все же получила конкретную задачу. Нас включили в охрану эшелона с оборудованием какого-то завода.

Погрузка эшелона, по всему видно, происходила в ужасной спешке, так сказать, вчерне. Некоторые станки и огромные ящики-контейнеры оказались в рискованно-неустойчивом положении и при резком торможении поезда могли сорваться со своих мест. Часть заводского имущества, детали машин и металлические заготовки, лежала на платформах навалом и россыпью. Двое суток мы крепко поработали, прежде чем отправиться в далекий путь. Переставляли, перекантовывали, прикрепляли веревками и проволокой. Сколачивали новые ящики и загружали их наиболее ценными деталями.

Во время частых остановок в пути нас осаждали сотни беженцев. Сдерживать их напор было сложнее, чем передвигать с места на место многотонные станки и контейнеры. Очень скоро начальник эшелона своей властью разрешил нам в ограниченном количестве принимать попутчиков, хотя это и противоречило полученным в Брянске инструкциям. Все мало-мальски свободные места между станками и ящиками заняли женщины и дети. Каждая из платформ напоминала цыганский табор, на трансмиссиях развевались сохнущие пеленки…

На узловой станции Грязи в Воронежской области нагнали эшелон с эвакуированными, среди них оказалось много семей работников того самого завода, оборудование которого мы сопровождали. Заводское начальство произвело пересортировку: всех, имеющих отношение к заводу, собрало вместе, а случайным попутчикам предложило перейти из нашего эшелона в соседний. В числе посторонних оказались и десять человек из могилевской команды. Завод перебазировался в глубинный сибирский городок, и везти туда имело смысл только тех, кто будет там работать.

Наш новый эшелон со станции Грязи повернул на юго-восток, и через сутки всех беженцев выгрузили в Березовском районе Сталинградской области. Мы, могилевчане, попали на хутор Кудиновский, в колхоз «Стена коммунаров», и с ходу включились в уборку урожая.

В колхозе я проработал около месяца. Научился запрягать волов и лихо понукать их: цоб-цобе! Приходилось работать даже на верблюдах. Был возчиком, грузчиком, работал на молотилке, убирал подсолнух и горчицу, неделю пробыл на полевом стане в десяти километрах от Кудиновки…

Лишь только я очутился в колхозе, сразу же написал жене по трем условленным между нами адресам — в Ленинград, Москву и Ульяновск. Наша дальновидная механика сработала безотказно. Хоть в одном случае мы оказались предусмотрительными! В ответ на мой запрос Центральный московский почтамт переслал мне письмо Аси. Она писала, что ее госпиталь, приняв в прифронтовой зоне раненых, перебазировался на Урал. Точнее — в Свердловскую область. В том же письме был официальный вызов на мое имя.

В то время приписанным к определенному месту беженцам, впрочем, как и всем остальным гражданам, разъезжать без особых надобностей не разрешалось. Но если эвакуированный заявлял, что дальняя поездка необходима для воссоединения семьи, ему шли навстречу. Так что из колхоза и Березовского района меня отпустили без особых проволочек. Получил я проездные документы, в которых именовался не беженцем, а переселенцем, выдали мне отличную характеристику о работе в колхозе и сухой паек на семь суток. Полевая бригада устроила мне теплые проводы. Распрощался я со своими спутниками-могилевчанами и колхозниками, с волами и верблюдами — и напрямик по степи зашагал к ближайшей станции.

Призван в Невьянске

Крутится жизнь кинолентой.Башне, рожденной в труде,Окаменевшей легендойЖить на уральской гряде.

Кировград получил свое нынешнее название всего за пять лет до начала войны. Поэтому в сорок первом многие уральцы еще называли его по-старому: Калата.