Геннадий Семенихин - Послесловие к подвигу Страница 3

Двадцатитрехлетнего командира авиационного истребительного полка майора Федора Нырко главный хирург оперировал около часа - так много пришлось извлечь из его тела мелких осколков. Потом, смахивая с широкого лба пот рукавом не первой свежести белого халата, Коваленко заглянул в журнал и повелительно распорядился:

- Это тот самый летчик, которому командующий фронтом просил создать самые благоприятные условия для выздоровления. Поместите в одиннадцатую одиночную палату на втором этаже.

И майор оказался в небольшой угловой комнатке, где совсем недавно звучал звонкий смех внуков хозяина дачи. Когда он очнулся, было уже около полудня и в комнату сквозь полуоткрытое окно пробивались солнечные лучи ярко сентябрьского дня. Майор увидел белый подоконник, зеленые листья фикуса, легкую марлевую занавеску с нашитыми на неё розовыми матерчатыми корабликами. Не сразу понял, что он в госпитале. Потом он вспомнил все пережитое, до мельчайших подробностей воскресил в памяти события минувшего дня. Да! То был бой! Жаркий, отчаянный, какие не всякий раз складываются на фронте. Двенадцать "мессершмиттов" навалились на них. А их было только трое: он, лейтенант Плотников и его любимец и постоянный ведомый Виктор Балашов, только что сменивший три кубика в голубых петлицах на одну капитанскую шпалу. Этих смелых, находчивых парией он любил и не зря взял в трудный полег, заранее предвидя, что завершится он численно неравным боем. Когда "мессершмитты" стали разворачиваться перед атакой, Нырко, охваченный азартом, успел крикнуть по радио: m

- А ну, сынки, держись! Карусель начинается мировая. Смотреть за хвостом соседа.

Их было всего трое, по на высоте в четыре тысячи метров они сумели стать в круг, так что сзади летящий всегда видел хвост впереди летящего и мог отсекать вражеские атаки. А потом все завертелось, смешалось. Свистели "мессершмитты", свистел ветер, рвали небо желтые и зеленые трассы. И все это покрывал надтреснутый рев мотора. Нырко сумел атаковать ведущего немца, длинной очередью ударил по "мессершмитту", едва лишь мелькнул в кольце прицела его силуэт. Очевидно, очередь пришлась по бензобаку, потому что вражеский самолет мгновенно взорвался в воздухе. Нырко заметил, что другой "мессер" стал заходить в хвост лейтенанту Плотникову. "Сережка его сейчас не видит, - промелькнула торопливая мысль. - Никто, кроме меня, его не спасет!" А рука уже поставила истребитель в вираж и палец нажал на гашетку. И снова удача. Второй "мессер" задымил и медленно отвалил в сторону. "Ребята, бей их!" - в буйном азарте закричал Нырко, но сзади что-то затрещало, и голова наполнилась звоном. Майор потянул ручку на себя, но машина уже не набирала высоту. Она заваливалась на левое крыло, а тело слабело и наливалось тупой безотрадной болью. "Это уже меня, - с горечью подумал майор. - Меня сбили". Нырко почувствовав, что волосы под шлемом слиплись от холодного пота. Неожиданно в нос ему ударил острый запах дыма, и в ту же минуту перед глазами вырос жаркий столб пламени. Стрелка осатанело крутилась под стеклом высотомера. "Я падаю, - подумал он, - в запасе у меня считанные секунды, надо ослабить это бешеное вращение. Нырнуть за борт, нащупать потом кольцо парашюта". Почти у самой земли раскрыл он парашют. Оставалось каких-нибудь пятьсот метров. И вдруг за спиной послышался нарастающий свист "мессершмитта". Заплясали перед глазами красные огоньки трассирующих пуль, что-то обожгло ноги, пронизало все тело мгновенной болью. Желтое скошенное поле гозникло перед глазами. Нужно было приземляться, и Нырко по привычке согнул ноги в коленях. Но когда он толкнулся ступнями о землю, страшная боль заставила отчаянно вскрикнуть. В глазах помутнело поле из желтого внезапно превратилось в зеленое, потом все поплыло, и майор упал на землю лицом в мокрую от росы колючую стерню.

Больше он ничего не помнил. Да и нужно ли было помнить остальное. В госпитальной палате было тепло, уютно, тихо. Стены, отделанные розовыми обоями, успокаивали глаза. И только правая нога, тяжелая от бинтов, подвешенная к высокой спинке кровати, насторожила.

Однако Нырко сразу почувствовал, что она не ампутирована, и успокоился. "Человечка бы сюда какогонибудь, - с тоской подумал Нырко, чтобы всe пояспил, что со мной было". Никогда не лежавший ни в больницах, ни в госпиталях, он сразу вспомнил, что в таких случаях прежде всего положено звать сестру.

А когда вспомнил, то, набрав полную грудь воздуха, выкрикнул:

- Сестра, пожалуйста... зайдите.

Но сестра не откликнулась. Вместо неё в комнату вошел громадный краснолицый человек с засученными по локоть рукавами белого халата на мускулистых руках.

Белые усталые глаза с тонкими красными прожилками уставились на майора.

- Вы, кажется, Нырков? - спросил он гулким бесцеремонным голосом.

- Возможно, - покоробленно ответил летчик. - Да только не Нырков, а Нырко.

Вошедший насмешливо буркнул:

- Простите, кажется, не учел вашего запорожского происхождения.

- Угадали, - прищурился летчик, - я действительно по отцу казачьего запорожского рода. А мать русская, да и вырос в России.

- Ладно, майор, - добрее проговорил вошедший. - Исправлюсь. Меня ты, разумеется, не помнпшь, да и где уж. Я тебя в течение часа резал на операционном столе, а ты ни разу в сознание даже не пришел. А ведь я из тебя, мой милый, вчера двадцать три осколочка вытащил.

Спасибо скажи, что санитары из двадцатой стрелковой дивизии быстро доставили, а то бы и гангреной могло кончиться. Теперь все позади. Давай знакомиться. Я - главный хирург. Коваленко Андрей Иванович. О тебе все знаю. Восемнадцать самолетов на нашем фронте лишь один ты угрохал. Если есть у тебя вопросы, - задавай.

Нырко скосил глаза на подвешенную в тяжелых биптах ногу:

- Значит, это вы меня так разукрасили?

- Считай, что я.

- Красивая работенка, ничего не прибавишь. А скажите, долго ли теперь лежать?

Коваленко зевнул, широкой ладонью прикрывая рот.

- В доброе мирное время для того, чтобы выздороветь как следует, вам бы полагалось пролежать месяца два. Затем поехать на месяц в Одессу полечиться грязями. Но, увы, такая поездка сейчас невозможна. Стало быть, выход один. Надо поскорее снимать гипс с вашей ноги. Полагаю, через месяц мы это сделаем. Только зачем вы торопитесь? Неужели для того, чтобы как можно скорее опять подставить свою ногу под огонь зениток и "мессершмиттов?"

- Только для этого, - мягко улыбнулся Нырко, и черные глаза его под широкими бровями сразу потеплели. - Иначе мы никогда не отбросим врага от Одессы и мне не придется долечиваться грязями.

Главный хирург присел на стул и похлопал по своим коленям широкими ладонями.