В. Огарков - Григорий Потемкин. Его жизнь и общественная деятельность Страница 3

Потемкин окончательно положил расстаться с мечтами об учености и “командовании попами”: он решил поступить на действительную военную службу. По обычаю того времени, еще мальчиком его записали в конную гвардию рейтаром. Занимаясь в университете, он постепенно был повышаем в чинах, дойдя в 1759 году до каптенармуса. Отметим то обстоятельство, что чин капрала Гриц получил, по докладу Елизавете Ивана Шувалова, за свои успехи в богословии и “эллино-греческом” языке еще во время своей поездки в Петербург в 1757 году. О желании своем поступить на службу Потемкин сообщил одному из наиболее часто посещаемых им в Москве иерархов, Амвросию Зертис-Каменскому, впоследствии известному архиепископу Московскому и Калужскому. Тот одобрил его намерение и дал будущему “светлейшему” на дорогу пятьсот рублей. В отношении уже к этому облагодетельствовавшему его другу Потемкин выказал ту небрежность и беспорядочность, которые так часто проявлял впоследствии ко многим своим нравственным обязательствам. “Великолепный князь Тавриды”, бросая огромные суммы на прихоти, сделав десятки своих родственников и клевретов миллионерами и богачами, не любил платить даже скромных долгов. Так было и с этими 500 рублями Амвросия. Потемкин, обещавшись заплатить их вскоре и с процентами, не исполнил этого обязательства даже по отношению к наследникам архиепископа.

В Петербурге Гриц занялся усердным изучением строевой службы и обнаружил в этом искусстве не меньшие способности, чем в изучении 2 – 3года назад догматических отвлечений и тонкостей. Он обратил на себя внимание как прекрасным знанием службы, так и хорошей ездой, статностью и красотой. Все это сделалось причиной того, что он был вскоре произведен в вахмистры и взят ординарцем к любимому дяде императора Петра III Георгу Голштинскому, правя в то же время ротой, в которой служил.

Время, в какое попал Потемкин в Петербург, было самое удобное для людей с честолюбивыми стремлениями. Хотя в точности и не выяснена роль Потемкина в событиях при воцарении Екатерины, и рассказы об его участии в них довольно сбивчивы, но мы действительно видим, что счастье ему улыбнулось; он находился в списке представленных Георгием Орловым к наградам, и сама государыня писала о нем Понятовскому следующее: “в конной гвардии офицер Хитрово и унтер-офицер Потемкин направляли все благоразумно, смело и деятельно”.

Четыреста душ крестьян, чин подпоручика гвардии и камер-юнкера при дворе были первыми скромными наградами “светлейшего”, который в эпоху своего могущества говаривал некоторым доверенным лицам, что мог бы быть и королем Польским, и великим герцогом Курляндским, но что на все это было ему “наплевать”!

Мечты молодого честолюбца исполнились; первый, самый трудный шаг был сделан. Потемкин стал известен государыне, которая не могла не обратить внимания на величественного конногвардейца, отличавшегося образованием и остроумием. Много рассказов имеется в литературе о том, как вел себя в это время при дворе Потемкин и чему он главным образом обязан был своим возвышением. Передают, например, что “князь Тавриды” умел подделываться под чужой голос, чем нередко забавлял Григория Орлова. Об этом узнала и государыня, пожелавшая поближе познакомиться с забавником. Спрошенный о чем-то Екатериной, Потемкин отвечал ей ее же голосом и выговором, чему она до слез смеялась. По тем же рассказам, на достоверность которых можно полагаться лишь до известной степени, Орловы, сначала покровительствовавшие Грицу, потом стали ревниво следить за всеми шагами его и даже как-то раз сильно исколотили палками будущего властелина.

Несомненно только, что Потемкин был принят при дворе и часто находился, в качестве камер-юнкера, в обществе государыни, чувствовавшей симпатию к молодому придворному, ум, находчивость и смелость которого ей не раз пришлось оценить. Так, однажды Екатерина обратилась к Потемкину за столом с вопросом на французском языке, тот отвечал ей по-русски. Сидевший за столом знатный сановник – из породы Полониев – заметил Потемкину, что подданный обязан отвечать своему государю на том языке, на котором был задан вопрос. Но молодой камер-юнкер, нисколько не смущаясь, возразил:

– А я, напротив того, думаю, что подданный должен ответствовать своему государю на том языке, на котором вернее может мысли свои объяснить: русский же язык учу я с лишком 22 года.

В другой раз, императрица играла в карты с Григорием Орловым. Потемкин подошел к столу, оперся на него рукой и смотрел в карты государыни. Орлов шепнул ему, чтоб отошел.

– Оставьте его, – возразила государыня, – он вам не мешает!

Но к честолюбцу, начавшему с такими явными признаками успеха свою карьеру, подкрадывалось страшное несчастье: он окривел на правый глаз. История с этим глазом также послужила поводом для многих, часто самых фантастических рассказов. Ходили слухи, что глаз Потемкину вышиб кулаком Алексей Орлов; что ему во время ссоры с одним придворным последний выколол глаз шпагой и тому подобное. Но достовернее всего является рассказ племянника “светлейшего”, графа Самойлова, оставившего очень ценное для истории Потемкина жизнеописание знаменитого дяди. По рассказу Самойлова, Потемкин, возвратившись из Москвы в 1763 году после коронации Екатерины II, заболел горячкой. Всегда отличавшийся своенравностью, он и в этом случае не хотел лечиться обычным порядком и не обратился к патентованным докторам, а взял для этого простого знахаря Ерофеича (изобретателя знаменитой водочной настойки), обвязавшего ему голову какой-то доморощенной припаркой. Почувствовав страшный жар и боль в голове и обвязанном глазу, Потемкин сорвал повязку и заметил на глазу нарост, застилавший ему зрение. В нетерпении он сорвал этот нарост булавкой и окривел. Как бы то ни было, Потемкин лишился употребления одного глаза, и мы легко можем представить себе его страшное отчаяние. Его звали Алкивиадом, и какой жестокой насмешкой была эта кличка по отношению к окривевшему Потемкину!

По свойственной его страстной натуре крайности, жизнерадостный до того Потемкин теперь отдался самому мрачному отчаянию. Все казалось ему погибшим: завоеванное уже внимание государыни, а с ним – блеск, слава и могущество... Он, по рассказам современников, целых 18 месяцев просидел безвыходно дома, в комнате с закрытыми ставнями, валялся в постели, отрастил бороду и принимал только самых близких людей. В наиболее сильные пароксизмы отчаяния Потемкин возвращался к мечтам детства о пострижении в монахи, усердно занимался богословскими вопросами и изучал богослужебные обряды... Весьма возможно, что в его голове роились и другие планы – во что бы то ни стало, тем или другим способом, завоевать известность; и если ему казалась погибшей его карьера при дворе, то он мог стать известным вообще на поприще государственной службы. Племянник Потемкина сообщает, что дядя за время своего уединения много читал книг и “изощрял свой ум познаниями”.