Вэл Хаузлз - Курс — одиночество Страница 3

I

От Сондерсфута в Южном Уэльсе до Плимута рукой подать, каких-нибудь несколько сот миль, рядовой переход, но присутствие команды на борту скрасило рейс. Я был очень рад спутникам. Плавать в обществе было настолько приятнее, чем в одиночку, что я чувствовал своим долгом заботиться о благе моих товарищей.

— Восемь склянок. Пора сменяться, ребята. Спускайтесь, вас ждёт внизу тёплая койка.

— Если можно, Вэл, я ещё побуду немного на палубе. Такой чудесный день, жалко забиваться в каюту.

— Ладно. Я только подменю тебя на румпеле.

Настало время ленча, и кок Джек приступил к своим обязанностям. Кто-то жадно набросился на тушёнку с горчицей, хлеб с маслом и пиво, а кто-то, ссылаясь на очень уж сытный завтрак, ограничился несколькими печеньями и чашкой чаю. Мои четыре часа быстро пролетели, и я снова отправился вниз. Меня ждал холодный спальный мешок, но грех жаловаться, ведь сменщик всю вахту составлял мне компанию на палубе.

Меня разбудил голос Джека, который ругался, сражаясь с непокорным примусом.

— Восемь склянок давно пробило, ребята. Сейчас приду. Почему вы меня не подняли?

— Всё в порядке, Вэл, мы не хотели тебя беспокоить. Вечер такой замечательный, мы только рады ещё подежурить.

Я высунул голову из люка и убедился, что день в самом деле близится к своему обычному великолепному завершению. Пока я спал, как сурок, солнце, вечный труженик, ушло на запад, чтобы там согревать своими лучами другой материк, предоставляя нам возиться с примусом. Волны не стали выше, зато прибавились в длину, и яхта заметно медленнее взбиралась на гребень очередной набегающей складки, на миг зависала, потом, словно в люльку, тихо скатывалась в ложбину, которая простиралась в обе стороны, более тёмная в сгущающейся тени на западе, чуть посветлее, с отблесками косых лучей на востоке. Чудесное зрелище, в такую минуту грешно валяться на койке. Мы сидели в кокпите, говорили очень мало: незачем. По мере того как темнело, становилось холоднее. Самое время согреться глотком рома.

— Слышите, ребята, шли бы вниз. Сейчас моя вахта, а вам в полночь снова заступать.

Но они упорно отказывались принять горизонтальное положение, а когда оба отвергли горячий чай с ромом, я почуял неладное.

— А вы хорошо себя чувствуете?

— Господи, конечно, я в полном порядке, только лучше я ещё немного посижу здесь, чем ложиться, не стоит искушать судьбу.

Они уже больше двенадцати часов не покидали кокпита. Лично мне моя койка казалась соблазнительнее всего на свете, но пусть сами решают. И я преспокойно отправился вниз.

В полночь меня одолели угрызения совести — ведь моим товарищам предстоят ещё четыре часа собачьей вахты. Я лежал в тёплом спальном мешке, и качающиеся в открытом люке звёзды как-то особенно холодно мерцали на чёрном как сажа небе. Правда, в каюте темно и тесно, но зато так уютно… Нет, я должен хотя бы сделать вид.

— Эй, черти, вы всё ещё там, на палубе?

— Ага, мы здесь.

— Хотите, поменяемся вахтами, чтобы вы могли вздремнуть?

— Да нет, мы не устали. Я так совсем не хочу спускаться.

— И я тоже.

— Ну ладно, ваше дело. Какие-нибудь суда ходят?

— Ничего такого, чтобы стоило беспокоиться.

— Крикните, если что, а в четыре часа непременно меня разбудите.

— Есть. Будет сделано. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Мысль о тёплой койке с возмутительной лёгкостью взяла верх над чувством вины. Моя совесть (гм…) услужливо подсказала мне, что, если они себя скверно чувствуют, им на палубе будет лучше, чем в каюте. Сам я дважды испытал морскую болезнь: раз — когда был коком на шхуне, второй раз — когда в прошлом году выходил из Испании. Если ты один на маленьком судне, жестокая необходимость помогает справиться с болезнью — хочешь не хочешь, надо брать себя в руки и работать. На шхуне мне помогал пошевеливаться башмак сердитого плечистого боцмана — превосходнейшее лекарство.

— Восемь склянок, тихо и ясно.

Я высунулся из люка и увидел, что им совсем не хорошо.

— Доброе утро. Как самочувствие? Что-то вы скверно выглядите.

— Я чувствую себя отвратительно. Меня только что вырвало.

— Вот беда. Спускайся вниз.

— Нет, нет. Я побуду на палубе. Похоже, меня ещё вырвет.

Что можно сделать для него на этой стадии? Ровным счётом ничего!

— Тебе бы надо прилечь.

— Нет! Я здесь останусь.

Вот поди ж ты!

На рассвете ветер стал крепчать, и мы уменьшили парусность, заменили генуэзский стаксель кливером и взяли два рифа на гроте. Постепенно увеличилось волнение моря, и на палубе стало совсем неуютно. В это время мы поравнялись с маяком Лонгшипс и шли с таким расчётом, чтобы обогнуть с юга мыс Лэндс-Энд под прикрытием Вульфа. Потом зюйд-ост возьмётся за нас всерьёз.

Они всё ещё торчали на палубе. Я смотрел снизу на бледные лица в обрамлении тёмной клеенчатой робы. То и дело безжалостный ветер устраивал им солёную купель. Они выглядели ужасно.

— Ну, хватит упрямиться, черти. Спускайтесь.

Чья-то голова, подставленная ветру, повернулась ко мне. Скорбное, серое, апатичное лицо, лишённое всяких красок, мутные зрачки.

— Пожалуй, я пойду вниз.

— Правильно, молодец. Мы тебя уложим на тёплую койку, укутаем.

Он спустился в каюту, второй остался на палубе.

— А ты что?

— Я лучше здесь останусь, меня ещё не тошнило, а там обязательно вырвет.

— Ладно. Замёрз?

— Да. Как собака.

— Промок?

— Только что начало протекать за шиворот.

Я подал ему сухое полотенце, и он обмотал его вокруг шеи, создав надёжную преграду.

Не один час ушёл у нас на то, чтобы обогнуть Лэндс-Энд и буй Рэннелстоун. Этот участок вообще тяжёлый, а когда приходится лавировать против течения, дело затягивается надолго, и сухим из него не выйдешь.

Около полудня задача была решена, можно перевести дух. Тут и погода, словно удовлетворённая проделанной нами работой, смягчилась. Ветер ослаб и несколько сместился, волны последовали его примеру, и в довершение всего, когда мы пошли вверх по Ла-Маншу, появилось солнце.

Настала пора немножко расшевелить команду.

— Где наш кок? Эй, Джек, поднимайся! Разве это завтрак — одно печенье? Чтобы на ленч было мясо, не то мы выбросим за борт этого бездельника.