Зинаида Чалая - Анатолий Серов Страница 3

— Живешь, как в тюрьме, — с горечью говорил Константин. — Никто даже заикнуться не имеет права о том, что делается.

Любовь Фроловна с тревогой смотрела на него. Понимала: как у любого рабочего, у ее мужа не было уверенности в завтрашнем дне. В любую минуту его могли перегнать на другое место или снять с работы. Сколько раз он пытался обжиться, построиться, создать угол, как его бесцеремонно бросали в другой конец округа, гоняя по разведкам. Так и в этот раз. 17 сентября четырнадцатого года собирались праздновать день рождения Любови Фроловны, как пришлось справлять новоселье — Серова срочно перевели в северную тайгу, на Покровский рудник. Оттуда до ближайшего культурного центра, то есть до Турьинских рудников, надо было добираться по плохой узкоколейке 65 километров.

Но ребятам здесь было приволье. Рудник располагался на отрогах Урала, среди лесистых холмов, обегаемых рекой Колонгой. С высоких холмов видны были горные вершины Кумба и Золотой Камень.

— Мы пойдем туда, папа? Оттуда далеко видно, правда? — спрашивал малыш. — Там кто живет?

— На вершинах? Орлы живут. У них знаешь какие крылья? Во!

— Эх, вот бы нам такие крылья! Мы бы еще выше Золотого Камня поднялись.

Забраться на эти вершины стало заветной мечтой маленького Серова.

Рос Толя здоровым, веселым и любознательным мальчуганом. Нередко приходил к отцу на работу, с любопытством рассматривал машины и инструменты.

Особенно его интересовали паровозы. Рабочий состав, увозивший руду куда-то далеко за пределы рудничного двора, уносил с собой его затаенную мечту догнать паровоз, помчаться на нем в неизвестные края. Толя ходил с отцом на каменоломни, сам мастерил себе самодельные инструменты маленьким топориком, подаренным отцом. Константин Терентьевич охотно водил его с собой, рассказывал о работе горняка. Он приучал сына к самостоятельности, поощрял в нем храбрость, занимался с ним гимнастикой. У Константина Терентьевича была своя давнишняя мечта, может быть, близкая к мечте сынишки — развить в нем стремление к поискам и достижениям. Малыш и обещал быть таким, как хотел отец. В этом взрослые могли убедиться, например, в то пыльное летнее утро, когда по дороге мчалась казачья конница, возвращаясь с реки. Дети, игравшие посреди улицы, разбежались, лишь крохотный мальчишка, младший брат шестилетнего Толи, не замечая охватившей всех тревоги, целиком был поглощен строительством «крепости».

Толя схватил брата под мышки, но тот не давался, и тащить его было уже поздно. Конница, несущаяся в галоп, летела прямо на ребятишек. Казаки не успели их рассмотреть, чтобы свернуть в сторону.

Кто-то вскрикнул страшным голосом:

— Женюрку затопчут!

Толя опустил малыша на землю, выскочил вперед, загородил его, широко раскинув руки.

То ли кони сами отвернули, то ли гонщики сумели сбавить ход и объехать мальчуганов, только, когда опасность миновала, казаки оглядывались назад, одобрительно кричали:

— Молодец! От горшка два вершка, а уже казак! Мать, бледная как смерть, подбежала, схватила Женюрку на руки и, обняв Толю за плечи, еле проговорила:

— Толя, как же это ты…

— Я на минутку отошел от Женьки, а они уже выскочили на дорогу.

— Как ты смог, как не побоялся стать у них на дороге? Ведь они как бешеные, господи спаси… Могли и затоптать!

— Ну да как же?! Сами сдрейфили. Как припустят! Видела?

Константин Терентьевич иногда брал Толю с собой на рыбалку. Толя потом с жаром рассказывал Ксане и Женюрке, как он помогал вынимать рыбу из «морд» и какая замечательная эта рыба хариус. И за обедом оглядывал всех с торжеством, видя, что и уха, и пироги с рыбой, приготовленные мамашей, всем нравятся и все так веселы. С ранних лет для него было счастьем доставлять людям радость, видеть их лица веселыми.

Когда отец приходил с работы расстроенный и долго не мог успокоиться, Толя то крутился возле него, стараясь привлечь к себе внимание и чем-либо развеселить отца, то, чуть не плача, прятался в уголке, понурив голову.

Это было особенно часто в конце шестнадцатого, начале семнадцатого года, перед самой революцией. Рудничная администрация бесцеремонно придиралась к рабочим, и Серов то и дело вступал с ней в конфликты. Так, однажды он обнаружил, что штейгер на земляных работах замерял забои наобум, преступно уменьшая показатели выполнения.

— Что вы делаете! — вскричал Серов. — Ведь рабочие возмущаются — вы отнимаете у них часть заработка.

— Не вмешивайтесь не в свое дело. Я имею указание от начальства. Лучше убирайтесь, батенька, пока вас не выставили.

— Нет уж, это мое дело. Рабочим запрещено жаловаться, вы и пользуетесь каторжными правилами военного времени. Штейгер хочет наживаться на шахтерах, как и его начальство. Не стыдно вам?

Рабочие были доведены до крайности невежественным и злобным штейгером, который обращался с ними, как с арестантами, штрафовал, грозил ингушами, крал продовольствие и вместе с кладовщиком варил самогон из дрожжей, муки, сахара, взятых со склада. Однажды люди не вышли на работу. Были вызваны солдаты. Серов предупредил рабочих, и они на время скрылись в лесу. Ингуши с саблями и плетками в руках носились по рабочему поселку и, не найдя никого, ускакали. Толя с другими ребятами сидел на заборе, орал и свистел им вслед. Мать еле затащила его в дом. Штейгер, налившись вином, орал на всю улицу, всячески кляня и грозя Серову, который стоял у своего порога:

— За двадцать рублей будешь мне служить. Даром будешь служить, разбойник. Вы все Серовы — этакие… разбойники. И ты, и братья твои пираты, бунтовщики. В полицию попадешь, имей в виду. Все вы в моих руках. Да постой, куда уходишь? Постой! Голубчик, скажи, куда они, черти, попрятались? Пошли к ним кого-нибудь, скажи, чтоб становились на работу. Ингушей нет, я все прощаю, что делать! Ведь с меня спросят.

Толя не мог понять всех этих сцен, но отец был прав, отец был справедлив, он не боялся страшного пьяницу и доносчика. И Толя гордился отцом. Что он хорошо понял, так это радость и торжество отца, когда все требования рабочих были удовлетворены, кладовщик и его компаньон на время перестали обвешивать и обворовывать шахтеров. Отца не тронула полиция, потому что компания дорожила этим знающим и опытным горным техником. Но через некоторое время отец снова приходил в отчаяние. Положение рабочих становилось все хуже. Администрация не обеспечивала взрывных работ, требовала больше и больше руды, а крепления валились, происходили завалы и взрывы в шахтах, случались человеческие жертвы.

Атмосфера была накалена. Ожидался взрыв уже другого — общенародного масштаба. Взаимная ненависть между рабочими и хозяевами достигла предела.