Юрий Котлов - Мои осколки Страница 3

Открыв книжку, я не просто читал «Таинственный остров», я сопереживал героям Жюля Верна, путешествовал вместе с ними, был рядом во время приключений и опасности. В любой момент был готов подставить им свое хрупкое, покрытое синяками плечо. И понимал, что наверняка в мире нет ничего прекраснее и удивительнее книги. Вроде бы обычные листы бумаги, покрытые буквами, словно букашками. Но писатель — маг и волшебник — однажды составил буквы в слова, слова расставил в нужном магическом порядке, и теперь расшифровать это волшебство, привести в действие заклинание доступно каждому, кто выучился читать. Да, вот оно, это так просто! Стены больничной палаты раздвигаются и исчезают. Вместо незнакомых соседей по палате рядом с тобой надежные товарищи — такие же искатели приключений. Вместо скрипа пружинной койки ты слышишь, как океанские волны разбиваются о берег таинственного острова, а над головой твоей свисают не электрические провода с абажуром и лампочкой на конце, а тропические лианы… Неизвестность не пугает тебя. Ты знаешь, что все будет хорошо. В волшебном и удивительном мире не может быть иначе.

Я читал до десяти вечера. Заглянула медсестра Тоня, улыбнулась мне и сказала:

— Отбой. Всем спокойной ночи.

Утром был обход. Пришла врач, молодая женщина по имени Наталья Николаевна. И каждый, к кому она подходила, спрашивал:

— Наталья Николаевна, какой у меня гемоглобин?

А женщина с малышкой спросила:

— У Машеньки что, Наталья Николаевна? Гемоглобин не поднялся?

Когда очередь дошла до меня, я почему-то тоже решил спросить про гемоглобин.

Наталья Николаевна внимательно посмотрела мне в глаза, затем велела снять пижаму и потрогала мои синяки.

— Ты знаешь, что такое гемоглобин? — спросила она.

— Да, — ответил я. — Он входит в состав крови.

— Ученый, — улыбнулась она. — Но у тебя проблема не с гемоглобином.

— А с чем?

— Тромбоциты, — ответила она и стала расспрашивать, как я заболел.

Я принялся подробно рассказывать. Рассказал и про то, как меня ужалила не то оса, не то пчела в пятилетнем возрасте. Мне казалось, есть какая-то связь между той болезнью и этой. Синяки на теле, кровь из десен, было много общего.

— Да-да, я знаю, — сказала Наталья Николаевна. — Читала историю твоей болезни. Сдашь сегодня еще раз кровь, мочу, а потом посмотрим, что тебе назначить. Забыла, как твоя фамилия…

— Котлов, — подсказал я.

— Да-да, Котлов, — повторила она и вышла из палаты.

Среди женщин в палате была одна девочка постарше меня. Звали ее Надя.

— Котел, — сказала она и засмеялась.

— Прекрати, Надь, — сказал ей кто-то из женщин. — У человека имя есть. Очень красивое. Юра.

— Котел — смешнее, — ответила она.

Я промолчал. В школе меня тоже так дразнили. Котел так Котел. Ничего удивительного. Если бы была фамилия Сундуков, дразнили бы, разумеется, Сундуком. Комиссаров из нашего класса был Комиссаром, Петухов — Петухом, а девочка Цулина — Цулькой.

Потом все стали обсуждать результаты анализов. Надя молчала. Наталья Николаевна ей ничего не сказала. Я вышел в коридор, хотелось увидеть вчерашнего мальчика с шахматами, но его нигде не было. Обход еще не закончился.

За столиком вместо Тони сидела другая медсестра.

— Так, новенький, — сказала она. — Далеко не уходи, позову тебя скоро на укольчик.

Я ответил: хорошо. Уходить далеко я не собирался, некуда было уходить. И не стал выяснять, что за укольчик, хотя и сказала Наталья Николаевна, что сначала нужно сдать анализы, а потом уже она посмотрит, что назначить.

Послонявшись по коридору, вернулся в палату.

Кто-то из женщин стал переодеваться, деликатно попросив меня отвернуться.

Я лег на свою койку и снова отвернулся к стене. Крашеная стена была в трещинках. Я подумал: интересно, что сейчас Коля делает? Зимой, конечно, во Владимировке не так замечательно, как летом, но тоже здорово. Сугробы под крышу. К колодцу и в туалет ведут узкие тропинки, расчищенные от снега. На кухне — прожорливая печка-голландка, которую Коля подкармливает углем и коричневыми брикетами прессованного торфа. Морда у Мухтара покрыта инеем, в миске — лед. По субботам банный день, топят баню дровами, и дым из трубы столбом, белый, и пахнет иначе, чем от угля или торфа. В доме — кошка с котятами, а в задней избе (две комнаты в доме, и одну из них называют передней избой, другую — задней), в углу, этажерка с книгами. Недалеко от деревни городская свалка. Два раза в день, утром и ближе к вечеру, когда привозят мусор, многие деревенские с самодельными тележками отправляются на свалку и роются в мусоре, выискивая недоеденный хлеб и другие пищевые отходы, чтобы кормить свиней. Коля тоже ходит. Ходят и дядя, и жена его, тетя Маруся, и сестры ходят, Наташа и Валя, и приносят со свалки не только пищевые отходы. Что угодно на свалке можно найти, многие деревенские одеваются там, притаскивают в дом вполне добротную мебель. Почти все книги и журналы на этажерке со свалки. Летом с Колей хожу на свалку и я, потому как там много воронья и запросто можно увидеть здоровенных крыс. Последний раз я нашел на свалке большущий альбом с коллекцией почтовых марок, и не мог поверить, что такое сокровище мог кто-то выбросить специально.

Единственный, кто брезгует ходить на свалку, мой двоюродный, а следовательно Колин родной брат — Вовка. Он отращивает усики, каждый день наглаживает стрелки на брюках, чтобы щеголять перед девочками, рыжеватые волосы красит в черный цвет, и скоро ему в армию.

Потом за мной пришли, из зимней, в сугробах, Владимировки отправили в процедурную, где я сразу заподозрил неладное. Велели на кушетку лечь боком, и еще пришли две медсестры, и одна стала держать мне ноги, другая руки и верхнюю часть туловища, и я, вывернув шею, увидел, что третья держит в руках огромный шприц с огромной, очень толстой иглой. Шприц был пустой, да и не видел я никогда, чтобы уколы делали такими.

— Потерпи, — сказали мне, протерев ваткой поясницу, там, где позвоночник, а затем, прежде чем почувствовать боль, я услышал страшный хруст собственных позвонков и хрящей.

Я терпел, хотя захотелось закричать, завыть, и я, стиснув зубы, только жалобно скулил. И, наверно, я терял сознание, потому что плохо помнил происходящее, помнил лишь боль, и еще, когда меня отпустили, снова увидел шприц — наполненный очень темной, черной почти, кровью…

Мне велели немного полежать, потом посидеть на кушетке, а затем я отправился к себе в палату. Я, как старик, еле передвигал ноги, голова кружилась.

В палате меня встретили сочувственно, все уже все знали, и, когда я лег на кровать, стали возмущенно друг с другом разговаривать: «Пункцию взять — это не шутки! Обязательно надо разрешение родителей!» — «Да от нее запросто инвалидами становятся, ноги отказывают». — «И пришел сам, главное, бедный. Я слышала, потом должны привезти на каталке». — «Значит, надо так. Для того и берут спинномозговое вещество, чтобы убедиться в диагнозе». — «Эх, жизнь…» — «Да какая у него, мальчишки, жизнь? Еще не начиналась…»