Валентин Аккуратов - Ленинградская хроника ПС-84 Страница 3

— Четыре «мессера» идут на сближение с головными И-16! Два наших хвостовых пошли на набор высоты. «Чайка» идет за нами! — докладывал нам Сергей.

«Мессеры» разделились: первая пара закружилась в какой–то дикой карусели с юркими И-16, а вторая была перехвачена вырвавшимися из–за хвоста двумя другими И-16. Короткие, стремительные атаки, перехлестывающиеся струи трассирующих очередей пулеметно–пушечного огня. Более быстроходные, но менее поворотливые «мессеры» после каждой атаки далеко проскакивали вперед, а наши «ястребки», ловко изворачиваясь, умело заходили в хвост противника и коротко били из пушек. Иногда трудно было понять, кто кого атакует, все завертелось в бешеном клубке то уходящих, то приближающихся к нам вражеских машин.

На горизонте тонкой черточкой замаячил берег. Бой истребителей остался где–то позади. Орлов сбросил газ и, виновато улыбаясь, произнес:

— Чего мы жмем? Все равно лишних пятьдесят километров скорости нам не помогут, а моторы запорем.

В это время Сергей передал:

— Один «мессер» оторвался от истребителей и идет на нас, в хвост…

Резкий, лающий звук и вибрация самолёта заглушили его слова. Мимо нас веером неслись трассирующие снаряды, но как–то еще не верилось, что стреляют по нашему самолету. Вдруг стрекот нашего пулемета резко оборвался, и в наушниках раздался радостный голос Сергея.

— Отвалил! Теперь с ним возится «Чайка». А дал я ему!

— Сергей, а как наши, все целы? — спросил Орлов.

Сидя за управлением, в пилотской кабине, мы не видели, что творится за нами.

— Одного И-16 не вижу! Нет и «мессера»!

В этот момент мы выскочили на берег, прямо у маяка, а через пять минут увидели аэродром и с ходу пошли на посадку. Не успели мы подрулить к капониру, как один за другим, сели все пять истребителей.

Зарулив на стоянку, мы выскочили из самолета и побежали к нашим сопровождающим.

— Ну, как? Живы, профсоюзники? — Разгоряченные боем, ребята, радостно улыбаясь, обступили нас, пожимали руки, наперебой рассказывали.

— Трижды они пытались прорваться к вам. Но мы перехватывали их и навязывали бой на малой высоте, чего они не любят.

— Один прорвался. Я уже зашел к нему в хвост, но в этот момент ваш стрелок ударил из пулемета. Помешал мне, пришлось отваливать в сторону, чтобы не попасть под ваш огонь, — говорил пилот «Чайки», жадно затягиваясь самокруткой.

Невысокого роста, поджарый, с задорно вздернутым носом, он выглядел совсем мальчишкой, и, если бы не орден Красного Знамени с отколотой эмалью, его можно было принять за школьника.

На «газике» подъехал командир базы. Он поздравил нас с боевым крещением, пожал всем руки и, сокрушенно качая головой, сказал:

— Да, хороши были «ишаки» и «Чайки» три года назад, в Испании, а теперь малость устарели. Вот скоро Яки подбросят, тогда посмотрим, сунутся ли так нагло «мессеры». «Китти–хаук» и «томагавки», переданные нам союзниками по ленд–лизу, конечно, современнее «ишаков» и «Чаек», но в скорости и маневренности уступают «мессерам».

У землянки нас уже ждала новая партия эвакуирующихся. И через два часа мы снова были в воздухе. На этот раз тактика полета истребителей была изменена. Вначале вышли «томагавки» и на высоте 5000 метров стали барражировать над озером. Фрицы не появлялись. До Тихвина дошли, не встречая противника. Над городом мы попрощались с нашей славной пятеркой, а сами без посадки ушли в Череповец. Утром следующего дня были вновь в Тихвине…

Два месяца изо дня в день ходили мы в Ленинград, прорывая фашистский заслон. В летную погоду нас сопровождали истребители, но значительно спокойнее и безопаснее как для нас, так и для пассажиров, было летать в плохую погоду. Были дни, когда «ишаки», отчаянно защищая нас, сами становились жертвами фашистских истребителей… Наша «лайба», как ее прозвали, военные летчики, не раз выходила из, казалось бы, самых безвыходных положений. Облезлая, закопченная и замасленная от частых форсажей моторов, она выжимала каждую секунду, чтобы уйти от смерти. Вскоре она стала пользоваться большим авторитетом и уважением в гарнизонах аэродромов. Когда на командном пункте говорили: «Идет наша лайба», — дежурные офицеры с особым вниманием следили за ее полетом. А экипажи истребительных полков считали за честь охранять жизнь наших многострадальных пассажиров, увы, не всегда переносивших ужасы пережитого.

Среди летчиков, сопровождавших «лайбу», нам особенно полюбился Афанасий — пилот «Чайки», спокойный и не по летам рассудительный парень. Он был таким и на земле и в воздухе; он, казалось, не ведал страха, словно выполнял обычную будничную работу. Фашистские летчики знали его и побаивались его тихоходной, но верткой машины. Афанасий особенно сдружился с Сергеем, нашим радистом, хотя на земле они нередко спорили и переругивались: в воздухе, рискуя задеть друг друга, они частенько били в одну цель. Но однажды Афанасий заставил нас крепко понервничать….На подходе к Ладоге погода резко изменилась. Облака рваными клочьями спустились до 50–70 метров, а видимость упала до 300–500 метров. Погода для истребителей стала явно нелетной, угрожающей, и они развернулись, пошли обратно. Оставшись одни, как всегда в таком случае, мы вошли в облачность и продолжали полет в Ленинград, совершенно уверенные, что все истребители легли на обратный курс. Минут через десять в пилотскую врывается Сергей и возбужденно, заикаясь, докладывает:

— Все, браточки, отлетали… Вы только посмотрите, что выкинул этот мальчишка…

Орлов передал мне управление, вышел. Через минуту он вернулся и, растерянно взглянув на меня, тихо сказал:

— Похоже, что это наш последний полет.

— Что? Горим?

— Сходи посмотри. Только бы инфаркт не хватанул, — мрачно оказал Орлов.

Выскочив в пассажирский салон, я замер в растерянности и стал протирать глаза. В широкий иллюминатор было видно, как «Чайка» почти вплотную втиснулась между левым крылом и хвостовым оперением. Она, словно привязанная, шла с нами. Сквозь двойные стекла я ясно видел напряженное лицо Афанасия с поднятыми на шлем защитными очками и бешено крутящийся винт его истребителя. Казалось — одно неосторожное движение, и он врубится в наш самолет. Заметив меня, Афанасий улыбнулся, а я почему–то показал ему большой палец в знак успокоения и, тихо пятясь, отошел от иллюминатора. «Ну, ты понял, зачем он прилип к нам?» — говорили глаза Орлова.

— У него другого выхода нет, — сказал я. — Видимо, опоздал с разворотом назад, вошел вместе с нами в облачность и, чтобы не потерять пространственного положения, не сорваться в штопор, теперь держится за нашу машину, как за естественный горизонт.