Константин Скворцов - Рабочее созвездие Страница 3

«Все же при муке буду, — рассуждал Алеша. — Гляди-ка, и перепадет иной раз хоть на затируху девчатам, а сам я у хозяина кормиться буду. К тому же он и деньгами обещает платить по три целковых в месяц. Если их не тратить, за пару лет и на коня накопить можно».

Ради коня и нанялся Алексей к мельнику. Таскал на себе мешки с зерном да мукой, двигатель смазывал, ниву хозяйскую пахал, бороновал, засевал, хлеб косил, копнил, молотил, за скотиной ухаживал, двор убирал, самогонку варил и еще десяток работ выполнял. Сыроедову нравился этот стожильный работящий хлопец. Казалось, при самом рождении кто-то вставил в него и на всю жизнь завел невидимую пружину, которая не позволяла ему ни минуты посидеть без движения, без дела.

Прошло два года. С трудом удалось Алексею придержать полтора червонца, которые, завернув в тряпицу, парень бережно хранил под сенником в чулане.

Предметом особой заботы Алексея были лошади. Особенно привязался он к гнедому красавцу Валуну. Это не ускользнуло от внимания хитрого мельника.

— Нешто полюбился мерин? — спросил он как-то. — Деньжатки, слыхал, копишь?

— Кой там… — смутился Алексей. — Считать нечего.

— А все-таки сколько собрал? — заглядывал ему в глаза прицепистый кулак.

— Пятнадцать рубчиков.

Хозяин разочарованно махнул рукой и, потеряв интерес к работнику, пошел было прочь, и вдруг остановился:

— А знаешь что, паря? Тащи свои сбережения, да еще годик поработай у меня без оплаты — и Валун твой.

Алексей был на десятом небе. Не ходил он после того — летал по подворью хозяина. Даже многопудовые кули с зерном таскал вподбежку…

И вот когда до условного срока оставалось меньше двух недель, когда Алешка приготовил уже для Валуна давно пустовавшую конюшенку, ранним утром мельник с бранью ворвался в чулан:

— Алешка! Стервец! — ткнул его носком сапога под бок. — Сказывай, шельмуга, где Валун и Галка?

Галку, тонконогую вороную кобылицу, Стаханов обожал не меньше чем Валуна.

— Не знаю, хозяин, ей-богу, не знаю…

— Не говоришь мне — скажешь другим!

Милиционер приехал к обеду. Валуна и Галку нашли за речушкой Малой Чернавой. Они были привязаны к ольхе. Алексей понял неуклюжую хитрость Сыроедова, побежал в комбед за помощью. Председатель Тетерев, давно друживший с мельником, с деланным участием положил руку на поникшее плечо парня и сказал:

— Уходи ты, дружище, от него по добру, пока он не упек тебя в тюрьму.

И приехал тогда Алексей в Донбасс. Поступил тормозным на шахту «Центральная-Ирмино» под Кадиевкой[1], а вскоре (жила в нем прирожденная любовь к лошадям) стал он лучшим коногоном на шахте.

Потом отбойные молотки пришли на шахту. Техника! Не то что обушок. Да и лошадей стали постепенно «выдавать» на-гора́: их сменяли электровозы. И потянуло Стаханова в забойщики. Закончил курсы, изучил отбойный молоток. И вот теперь ответственное задание…

Нельзя, конечно, сказать, что Алексей шел на ту смену, которой суждено было перевернуть, изменить всю его жизнь, всколыхнуть и потрясти страну, так же спокойно, как ходил на обычные смены. Ждал он ее, несколько раз бегал на шахту, чтобы встретиться со своими крепильщиками Тихоном и Гаврилой, промыть бензином и смазать отбойный молоток…

Алексей был уверен: выдюжит. Потому и не увидел никто его волнения, когда шел он на решающую смену. Разве что был забойщик в этот час молчаливее, сосредоточеннее обычного.

Петров и Машуров тоже отправились в шахту. Они, конечно, не будут вмешиваться в работу шахтеров, тем более давать им какие-либо «руководящие указания», но в такие часы обязательно должны быть рядом с ними. А как же иначе.

Вместе с парторгом и начальником участка спустился под землю редактор шахтерской многотиражки «Штурмовка», организатор комсомолии в поселке Ирмино в двадцатом году Павел Михайлов, давно уже, разумеется, коммунист, энергичный и умный газетчик. Посвятил его в дерзкий замысел Константин Григорьевич: «Надо же будет срочно описать и обнародовать это небывалое событие».

В одиннадцать вечера началась смена. Петров особенно уважительно посмотрел на Стаханова:

— Ну, Алеша, поехали.

По забою раскатился непрерывный гулкий рокот молотка. Отбитый уголь зашуршал в черную бездну крутопадающей лавы. Более ста метров лететь ему до накопителя перед люком, откуда его выпустят в вагонетки и повезут к стволу.

Прошло немногим более получаса — и первый десятиметровый уступ остался позади. Точно так, как Стаханов и рассчитывал. Он опустил молоток к ногам, размазал жестким рукавом куртки пот по лицу и лишь теперь осмотрелся. Петров светил ему своей «надзоркой», Машуров подсвечивал крепильщикам, а Михайлов, сгорбившись у одной из стоек, писал на коленях свой первый репортаж из забоя.

— Тринадцать тонн есть!.. — торжественно произнес парторг. — Почти две нормы!

— Ты, Алеша, смотри, чтобы силы хватило до конца, — беспокоился Машуров.

— Не бойтесь, — улыбнулся Стаханов. — Я хотя и не ладно скроен, зато крепко сшит. К тому ж, задор силы не спрашивает.

Не теряя ни минуты он спустился в нижний уступ и, сняв куртку, стал зарубывать новый «куток».

Через несколько минут отбойный молоток его снова строчил ровно и почти непрерывно. Умолкнет его густая очередь на несколько секунд, пока цепкие руки забойщика не направят пику в новую пачку, и опять гул разносится по лаве. Лицо Стаханова становилось все чернее от угольной пыли, а зубы оттого, казалось, блестели все ослепительнее.

Петров не сводил с забойщика глаз, улавливая каждое его движение, усилие, поворот головы, плечей, даже то, как он час от часу сдувал выпяченными губами свисающие с кончика носа капли пота.

Порой Косте даже чудилось, будто его самого уже нет, будто весь он душой и телом слился, сросся с этим сильным, неуклюжим, широкоплечим забойщиком.

Там, наверху, за полукилометровым слоем невообразимо тяжеленной земли, светит полная луна, заглядывая в окна домов, где уже спят шахтеры и их семьи.

Петров снова смотрит на Алексея. Хватит ли ему духу до конца смены? Хотя он и уверен в своих силах, хотя и крепок, натренирован каждодневной работой, но ведь такого напряжения шахтер еще не знал. Как говорится, с места в карьер. Вон какими ручьями пот катится по его трясущимся, как в лихорадке, щекам, течет за ворот рубахи, а ведь еще рубать-рубать. А воды напиться нельзя: тогда усталость вмиг разольется по мускулам и никакая сила воли не переборет ее…

Вторую стежку Алексей также прошел за сорок минут. Еще раз улыбнулся Петрову и Машурову, затем стащил через голову мокрую сорочку, поелозил ею по лицу и, перевесив через крепежный стояк, снова взялся за молоток.