Владимир Юрков - Командировки в Минск 1983-1985 гг. Страница 3

Ходила такая побасенка, что вроде как Достоевский – не советский писатель – ведь он ДОСТОЯЛСЯ, а мы – нет.

Но вернемся в кассовый зал.

Ждать мне, естественно, не хотелось, но мы, совки – привычные к ожидации. Поэтому, хоть я, и заметил недалеко от входа пожилого невысокого мужчину в коричневом костюмчике с орденской колодкой на левой стороне груди и с красной книжечкой в руках, но подходить к нему не стал. А он зазывательно смотрел на каждого входящего, но никто не реагировал на его взгляды, поскольку видимо были командировочными, а им бы пришлось платить за срочную покупку пять рублей из собственного кармана, чего никому, конечно, не хотелось. Бухгалтерия такие расходы не оплачивала.

Когда я, простояв около получаса, возвращался, выйдя покурить, то заметил, что коричневый костюм уже отходит от кассы, держа в руке билет. Билет этот он передал молодому парню в джинсах, который сказал спасибо и ушел. Но, не прошло еще и пятнадцати минут, как коричневый костюм снова рванул к кассе. На этот раз ему пытались что-то возразить, напоминали о очереди, о совести, но он и слушать ничего не хотел – «я – ветеран – мне положено», и телом и руками разгребая народ от кассы.

А когда еще минут через десять, он снова направился за билетом, в очереди возникло возмущение – а имеет ли право ветеран покупать билеты без очереди каждые четверть часа?. На что он гордо ответил – сколько хочу, столько и куплю! Все замолчали и он гордо прошествовал с купленным билетом в руках к своему заказчику.

По прошествии двадцати минут он снова пошел за билетом, но теперь ему пришлось брать кассу штурмом. Стоящие особенно не сопротивлялись, но старались не пропускать его к окошку, а он, пользуясь тем, что невысок, лихо орудуя руками, все-таки пролез снизу. Хотя, когда он отходил обратно, было заметно, что он здорово устал и запыхался, но, несмотря на это, пытался сохранить бравый вид.

Зато, еще через четверть часа, подойдя к очереди он услышал в ответ: «пошел на…, обождешь…» В этот момент к окошку приблизилась компания достаточно крепких молодых парней с лицами, которые не сулили ничего хорошего. У одного был застарелый шрам на лбу, у другого несколько наколок в виде перстней. В общем – лучше было бы с ними не связываться. Но мужчина с орденскими колодками ждать не мог, поскольку его торопил заказчик, да, к тому же ему – фронтовику, не хотелось казаться напуганным какой-то шпаной. Поэтому он попытался оттеснить стоящих от окошек. Ему это не удалось, поскольку, как я отметил, ребята были крепкие. Тогда он попытался обежать очередь, чтобы подойти к окошкам с другой стороны, но и там его снова не пропустили. Он, как кошка, скреб их спины, руки, пытаясь сдвинуть с места, но ребята стояли как гранит, при этом не произнося не звука.

Еще раз обежав очередь и вернувшись на исходную позицию он воззвал к совести стоящих словами: «я имею право!», на которые не получил, никакого ответа. Поняв, что потерял контроль над кассой, очередью и билетами, он решился на отчаянный шаг – разбежавшись, нагнулся и попытался с разбега проскочить к окошечкам под руками стоящих парней. Но это ему удалось лишь отчасти – проскочить-то он проскочил, но до окошечка не добрался, а застрял между парнями так, что практически не был виден. Только задники ботинок выглядывали наружу. Ему бы сдаться и попросить, чтобы его выпустили обратно, а он, была-не-была, решил все-таки добраться до кассы. Раздались глухие звуки, какое-то смятение и душераздерающий крик: «ветерана бьют!»

Мне, да я думаю и почти всем, кто стоял в очереди, хотелось защитить этого несчастного, хилого пожилого человека, но каждый из нас хотел вернуться домой живым и невредимым, поэтому спорить с хулиганами никто не стал. Все стыдливо отвели или опустили глаза, сделав вид, будто бы ничего не происходит. Все мы, в тот момент, думали только о себе и о своем благополучии. Защита ближнего не входила в наши планы. А у некоторых даже пронеслась в голове подлая мыслишка: «а поделом тебе, гад, за мои лишние десять минут стояния» – я увидел среди стоящих несколько сволочных

ухмылок. Мне было ужасно стыдно за наше невнимание к несчастному ветерану, но трусость не позволяла… да, что говорить про трусость, сейчас, когда я пишу эти строки, я понимаю, что был даже не трусом, а подлецом.

Буквально через секунду-другую в зал ворвался милиционер, но, на его удивление в зале было все цивильно – очередь была спокойна, а кричавший стоял прислонившись к стене между двух наглухо закрытых и, по-моему, не открывавшихся с самой постройки, касс. Вот только дышал он слишком часто и прерывисто, при этом время от времени дрожащей левой рукой вытирая лоб. Правая его рука висела как плеть. Милиционер, покрутивши головой налево-направо, и, не видя никаких нарушений, вышел. Сразу же после этого к стоящему подскочил какой-то мужчина со словами: «Давай деньги назад, сука, билет купить не можешь, еще ветеран называется!»

Странно мы жили – вроде бы все стояли в одной очереди, вроде бы были прижаты плечом к плечу, а стояли – каждый за себя. Ну может еще и за своих близких. И все. На тех, кто рядом не обращали никакого внимания. Можно было подходить, убивать стоящих и никто бы не только не заступился, а даже бы и радовался, что очередь стала короче на одного человека.

Так я удостоверился, что нищета, голод и прочие житейские трудности не объединяют, а, наоборот, разобщают людей, поскольку каждый боится потерять свой кусок, исповедуя главный принцип общества дефицита – «меньше народа – больше кислорода».

Тишина и порядок

Минск в то время поражал меня своей провинциальной тишиной и патриархальностью нравов. Это ощущалось тотчас как мы выходили из дверей Минского вокзала. Внешний вид площади перед вокзалом, архитектура близлежащих зданий, все это, очень сильно напоминало наш проспект Мира, улицу Горького или же Красносельскую. Высокие помпезные здания, широкая площадь, но при всем при этом, в отличие от Москвы, – тихо и спокойно. Не скажу, что очень мало людей и мало транспорта, но все двигаются как то размерено и неторопливо. Никто не бежит, ни за уходящим поездом, ни за троллейбусом, не протискивается среди идущих, не толкается. Какая-то всеобъемлющая лень или всеобщая неторопливость, свойственная только чисто провинциальным городишкам, вроде русского Зубцова или Валдая, висела над этой «Столицей». Здесь люди, встретившись, могли пробеседовать полчаса на автобусной остановке, не поглядывая при этом на часы. Казалось что на каждом лице написано – «зачем делать сегодня то, что можно отложить на завтра».