Моя жизнь и стремление. Автобиография - Карл Фридрих Май Страница 30

Не могу вспомнить и формулировку приговора.

До сих пор я полагал, что приговор был на четыре года тюремного заключения, но после того, что сейчас об этом пишут в газетах, получается, к этому прибавлялся еще месяц. Но это мелочи. Главное, чтобы бездна не зря мне была открыта.

Я рухнул; меня отправили в государственную тюрьму Цвикау.

Прежде чем я буду рассказывать о своих задержаниях, я должен возразить против некоторых предрассудков и предвзятых взглядов, направленных против всего, что связано с системой исполнения наказаний, и что должно быть окончательно прояснено.

Я слышал от некоторых образованных заключенных, как они, с понятной, но неоправданной горечью, грозились, что после освобождения напишут книгу о своем заключении, чтобы раскрыть серьезные и бесчисленные недостатки в нашем отправлении правосудия и в нашей пенитенциарной системе.

Разумный человек улыбнется на такие угрозы, что заявляются, но редко выполняются.

Каждый освобожденный заключенный с чувством чести счастлив, что отбыл срок наказания. Ему не приходит в голову доводить до всеобщего сведения известное лишь немногим, теперь, когда все закончилось. Итак, он молчит. И это хорошо, потому что, если бы его книга была написана, это непременно доказало бы, что среди тысяч заключенных вряд ли найдется способный беспристрастно и адекватно судить о себе и своем наказании.

Но я считаю, что я прошел свой путь к этой объективности и беспристрастности. Считаю свое суждение взвешенным и правильным, и считаю своим долгом изложить здесь следующие моменты:

Времена, когда тюрьмы назывались «криминальными школами», давно прошли. Наши пенитенциарные учреждения не менее нравственны и не менее гуманны, чем те, что на свободе. То, что когда-то считалось «преступным миром», больше не существует.

Население сегодняшних исправительных учреждений пополняется из всех слоев населения. В отношении профессии и интеллекта оно состоит из тех же процентов, что и «ненаказанные».

Целое также виновато в поступке отдельного человека. Оно должно «простить» его ради себя.

Судебная система Германии хорошо осведомлена об истинности этого положения.

Я не встречал ни одного судьи даже среди тех, кто выносил решения против меня, кого я мог бы обвинить.

Многочисленные процессы, к которым меня формально принуждают мои оппоненты, дают мне широкие возможности для приобретения опыта, и я должен сказать, что могу только уважать всех этих джентльменов, как уголовных, так и гражданских судей.

Я даже видел случай, когда дрезденский судья стал на мою сторону, хотя все его родственники и знакомые были против меня и пытались, таким образом, на него повлиять.

Какое удовлетворение, и какое доверие это вызывает у всей судебной власти, знают лишь те, кто испытал то же самое, что и я.

Я хочу сказать то же самое о пенитенциарной системе.

За время заключения я не встречал ни одного офицера или охранника, подавшего мне повод для какого-либо осуждения в отношении справедливости и человечности. Я даже утверждаю, что охранники гораздо сильнее чувствуют суровость службы, чем сам заключенный. Сотни раз я восхищался их добротой, терпением и долготерпением, при том, что сам я вряд ли так смог бы. Тюрьма — это не концертный или танцевальный зал, а очень и очень серьезное место, в котором человек должен познать самого себя. Задержанный, кто настолько умен, чтобы сказать себе это, никогда не станет поводом для жалоб, но найдет всю возможную помощь, чтобы убедить людей забыть то, в чем его обвиняли. Были чиновники, которых я очень полюбил, и я полностью убежден, что их реакция на эту мою привязанность была не просто притворной, но честной и искренней.

Если успехи нашей юриспруденции и нашей пенитенциарной системы все еще не таковы как нам бы хотелось, то это не из-за судей или тюремных чиновников. Но причины следует искать в неадекватности законодательства, в безрассудном самодовольстве ближнего, в некоторых, слишком глубоко укоренившихся предрассудках. И не в последнюю очередь в нашей так называемой, высоко ценимой «криминальной психологии», в которую верят лишь некоторые эксперты, но не настоящие знатоки, а уж тем более тот, о ком идет речь, а именно, так называемый — преступник.

Это является источниками, откуда снова и снова вытекают новые преступления и рецидивы, хотя в остальном делается все для сдерживания этих мутных вод и постепенного их осушения.

Если я приведу примеры и начну с последней, «криминальной психологии», то передо мной находятся несколько работ по этой очень интересной, чрезвычайно спорной теме, чье содержание изобилует доказательствами того, что я утверждаю.

Один из авторов, джентльмен, известный прокурор характеризовался своими многочисленными попытками направить законодательство и пенитенциарную систему в более мягкое и гуманное русло. Благодаря этому он сделал себе имя.

Его часто упоминают, когда упоминают эту гуманизацию, и он был бы благословением в этой области, если бы, как криминальный психолог, не разрушал каждый раз то, что стремится создать как поборник человечности. Я тоже не упоминаю имя, потому что для меня здесь важен не человек, а вопрос.

Известный, как в высшей степени филантроп и как «исследователь душ», он, может быть, еще в большей степени неосторожен и жесток. Пытаясь подкрепить свои публичные утверждения доказательствами, он позволяет себе настолько увлечься, что включает в свои «психиатрические» размышления лица, наказанные тридцать и более лет назад, теперь занимающие общественное положение, завоеванное с трудом, и в своих произведениях делает их узнаваемыми таким образом, чтобы каждый узнавал, о ком он говорит.

Когда юрист задал вопрос об этом, он ответил, что как ученый имеет на это право; существует параграф, позволяющий ему так поступать.

Я воздержусь от критических замечаний к этому.

Но если действительно и существует такой параграф, из-за этого пункта, заставляющего прокурора действовать против его собственной человечности и людей, никогда не причинявших ему вреда, и чья защита должна была быть возложена на него как на представителя государства, неужели он должен резать по живому?

Если этот параграф действительно существует, то пора парламенту подвергнуть его серьезной проверке.

Если каждый бывший заключенный, независимо от того, насколько высоко продвинулся, будет по закону вынужден мириться с тем, что криминальные психологи публично помещают его на научный позорный столб, то конечно, не следует удивляться тому, что криминология не обнаруживает никаких тенденций к улучшению.

Мне еще придется вернуться к этому моменту в ходе моего повествования.

Что касается неадекватности законодательства, мне нужно лишь указать на полное отсутствие защиты прежде осужденных некоторыми из адвокатов.

Величайший злодей может завладеть секретными делами того, кого он хочет погубить через своего адвоката, это будет опубликовано, и бедняга погибнет!