Элина Быстрицкая - Встречи под звездой надежды Страница 30

На съемочной площадке он был для нас богом, но сказать, что мы его боготворили, не совсем точно. Вот говорят: «Не сотвори себе кумира». А почему? Если хочешь расти, совершенствоваться в профессии, становиться лучше — сотвори себе кумира и равняйся на него, учись у него. Я понимала, что моя актерская судьба — в его руках, и трудилась на съемках, не щадя себя.

Герасимов редко раздражался, он знал, что его плохое настроение передается окружающим, и тогда все идет наперекосяк. И в целом на съемках, как правило, была спокойная атмосфера. Мы все немного побаивались Сергея Аполлинарьевича. Это был даже не страх, а опасение досадить ему, вызвать его неудовольствие. Но если было что-то не так и он устраивал разнос, все моментально разбегались. Я по неопытности пару раз попалась ему под горячую руку и получила как следует. Кажется, ему было все равно, на кого выплеснуть гнев. Для него не существовало звезд и простых смертных. Причины для недовольства обычно были чисто производственные: что-нибудь было не так со звуком, не там поставили тонваген, или стоял не там лихтваген, не успели что-либо сделать к началу съемок. И тогда доставалось тому, кто попадался… Но Герасимов никогда не был мелочным, не придирался по пустякам.

В 1985 году вышла в свет его книга «Любить человека». Вот что он, уже накопив громадный опыт, будучи всемирно известным, писал о профессии режиссера:

«Теперь-то мне совершенно понятно — не существует чистой, «герметической» режиссуры. Нет такой стерильной, локальной профессии в любом виде искусства. Как известно, в переводе на русский язык режиссер — это управляющий. Управлять можно всем. Неплохо научиться управлять и самим собой — быть режиссером собственной жизни. Это, правда, не всякому дано. Итак, управлять сложным процессом постановки спектакля, фильма и множеством сопричастных к этому людей. Но главное, без чего нет режиссуры, — это способность превратить понятие в образ, умение видеть и слышать то, что не дано увидеть и почувствовать другим, самому удивиться облику и содержанию природы, человека, душевных движений, с тем чтобы вместе с тобой удивлялись тому же миллионы людей».

Как точно и емко сказано!

Книге этой не нашлось места в планах издательства «Искусство» и других, издававших литературу мастеров культуры. Выпустило ее в свет «Просвещение». Он сам придумал для нее название, созвучное его убеждениям: любить человека. И каждую фразу он адресовал молодым: передавал опыт, учил, предостерегал. У него всегда было много учеников — он выводил их в заманчивый и коварный кинематографический мир, поддерживал и, после того как они начинали работать самостоятельно, следил за их судьбой.

И здесь я должна развеять один стойкий миф, имевший хождение в кинематографической среде. Злопыхатели — а их у Герасимова было немало — поговаривали, что он «неровно дышит» к прекрасному полу, в частности, к актрисам, которые снимаются в его фильмах, к юным ученицам его мастерской во ВГИКе.

Я всегда считала подобные «шепотки»-сплетни полной чушью. В «Тихом Доне» кроме меня снимались Хитяева, Кириенко, Архангельская, другие молодые актрисы, и можно с полным основанием сказать, что каждая из нас была недурна собою. И никогда, ни разу Сергей Аполлинарьевич ни словом, ни жестом не дал повод для каких-то домыслов. Иногда к нему приезжала довольно симпатичная женщина, не знаю, кто она. Мы, актрисы, не пытались даже узнать, как ее зовут, нам казалось непростительным вторгаться в мир его личных отношений. Не знаю, с какими тайными мыслями смотрит режиссер на своих очаровательных актрис, но что актрисы в какой-то степени считают режиссера своей «собственностью» — это точно.

Женщина, приезжавшая к С. А. Герасимову, кажется, была старше его, и мы ее не жаловали, хотя никогда и не давали это понять…

Сергей Аполлинарьевич сыграл огромную роль в моей творческой судьбе. Украинская театральная школа, которую я получила в киевском институте, — хорошая школа, она для меня была преддверием щепкинской школы — ее я прошла в Малом театре. Но настоящее, глубокое, кинематографическое проникновение в образ дал мне Герасимов. Он научил меня самому главному. Научил самостоятельно ставить перед собой задачу — не ту, которую сформулировал режиссер, а собственное ее понимание. Он научил меня проникать в образ, прикасаться к его сердцевине. Это важно, так как это был еще один «институт» высочайшего уровня, где «уроки» велись скрупулезно, тщательно, с максимальным использованием сил, возможностей, таланта актера.

Сейчас у меня уже у самой есть ученики, и я стараюсь преподать им уроки школы Герасимова.

Съемки двух серий близились к завершению, и меня обуревали самые разные чувства. Я боялась, что вот однажды все закончится — и мне не надо будет с утра бежать на съемки. Словно бы образуется пустота… И радовалась, что уже виден финал…

М. А. Шолохов приехал на просмотр уже готовых первых двух серий. Он был не только первым, но и главным зрителем, и от того, что он скажет, зависело все наше будущее — фильма и тех, кто его создавал. Это случилось осенью 1957 года, то ли в октябре, то ли в ноябре. Напомню, что съемки мы начали осенью 1956-го, то есть позади был год напряженнейшей работы.

Мы с нетерпением ждали Михаила Александровича. Он пришел в маленький просмотровый зал Киностудии имени Горького. Конечно, не все, кто желал, в него попали. Михаила Александровича встретили внешне без особых эмоций, но радушно. Он занял место в ряду третьем или втором. Возле него поставили напольную пепельницу, потому что Михаил Александрович много курил. Это было исключение из правил, в зале не разрешалось курить, я удивилась, но посчитала вполне естественным. Такие мелочи запоминаются…

Мы сидели тихо, как мыши: исполнители основных ролей, режиссер, оператор Владимир Рапопорт, директор картины Яков Иванович Светозаров…

Шолохову показали подряд первую и вторую серии. Он долго не поворачивался к нам. Уже свет зажгли, а он сидел — «шапка» окурков накрыла напольную пепельницу. Потом повернулся — лицо у него было… ну, наплакался человек. И хрипловато сказал:

— Ваш фильм идет в дышловой упряжке с моим романом.

Мне очень хотелось тогда подойти к Михаилу Александровичу и сказать ему примерно следующее:

— Дорогой Михаил Александрович, помните наш разговор об Аксинье? А я ведь не поверила тогда вам. Аксинью вы не придумали — она была и есть. Так придумать невозможно. И вы ее любили…

Не подошла я к Шолохову, не решилась.

Когда сдавали третью серию (это было еще через восемь месяцев), Шолохов тоже смотрел ее первым и снова похвалил. Но я при этом не присутствовала, поэтому не знаю, что сказал Михаил Александрович, но он признал наш фильм. Только после того, как Шолохов его посмотрел, «Тихий Дон» пустили в прокат.