Евгения Гутнова - Пережитое Страница 30

Теперь тетя Соня, еще не оправившаяся от своего горя, после только что перенесенной тяжелой болезни, ринулась в Харьков на помощь сестре. Она забрала Женю с мамой к нам, сначала на время процесса, который должен был проходить в Москве, а потом и на постоянное жительство. Когда процесс закончился, Белла с Женей через некоторое время переехали к нам совсем. Мама отгородила шкафом большой кусок в нашей комнате, и там на несколько лет поселились моя новая тетя и двоюродная сестра.

Белла посещала процесс, проходивший публично и подробно освещавшийся в газетах. Почти все подсудимые, в том числе и Ю.Н.Матов, давали щедрые, как по писанному, показания, клевеща на себя и своих товарищей. Тетя, жившая с мужем очень дружно, только диву давалась, когда слышала, как он говорил, что получал заграничную валюту на свои вредительские дела, устраивал совещания, на которых планировались акции и т. п. Мне было четырнадцать лет, но я уже тогда чувствовала, что все эти показания представляли причудливую смесь правды и лжи и что за спиной обставленного всеми атрибутами суда стоит опытный и ловкий руководитель. Суд длился около месяца. В результате пятерых приговорили к расстрелу, остальных — к разным срокам тюрьмы. Юрий Николаевич получил десять лет с конфискацией имущества (имущества особенного, правда, и не имелось) и был отправлен в Сибирь.

В результате всех этих бурных и тогда нам непонятных событий (в них еще предстоит подробно разобраться историкам), в мою жизнь вошли два очень близких и дорогих мне человека, с которыми тесно переплелась моя последующая жизнь.

Тетя Белла, или Иза, как мы стали называть ее потом (по паспорту ее именовали Елизаветой Яковлевной — именем, данным ей при крещении), прожила со мной рядом почти сорок лет. Я узнала ее молодой и красивой тридцатишестилетней женщиной, а провожала в последний путь семидесятипятилетней, тоже красивой и значительной, старухой. Она была, несомненно, самой красивой из всех маминых сестер и вместе с тем более всего походила на мою маму: те же большие глаза, четко прочерченные брови, густые темно-каштановые волосы, красивый нос с небольшой горбинкой. Характером тетя обладала веселым, жизнерадостным, но беды, свалившиеся на нее, как и тяжелые болезни, которыми она страдала всю оставшуюся часть жизни, изменили его. Изменился постепенно и весь ее духовный облик. Из красавицы, занятой флиртами и романами, она превращалась постепенно в серьезную, строгую женщину, стала интересоваться газетами, политикой, общими вопросами жизни. При всем своем внешнем легкомыслии она осталась верной женой, не вышла больше замуж и не искала нового замужества, почти всю остальную жизнь прожив одна. Очень нервная, необычно чуткая, Иза несла в себе что-то трагическое, странным образом смешанное с некоторой мелочностью. Строгая и иногда резкая, она на самом деле была добрым и отзывчивым человеком. Разразившаяся над ней катастрофа разрушила ее жизнь, изменила весь настрой ее души, поселила в ней тревогу, беспокойство, часто пессимистический взгляд на окружающее. Мне она казалась порой прекрасным надломанным цветком, который не может жить полной жизнью.

Иза очень полюбила маму, и жили они в одной комнате на редкость дружно. Полюбила она и меня. Ей казалось, и это было так, что я на нее очень похожа, но осуждала мой слишком скромный, застенчивый характер, поучала меня, как нужно одеваться, вести себя с «поклонниками» и т. п. Все это было мне внове и очень интересно. По мере того как я росла, а она старела, мы становились с ней все дружнее. А после смерти мамы (тетушка умерла через восемь лет) она, как и Соня, в какой-то мере заменила мне ее.

В лице моей кузины Женечки судьба послала мне как бы замену моего незабвенного Игорька — верного друга на всю мою жизнь. Мы с ней были очень разными и внешне и внутренне, хотя носили одно и то же имя (в честь нашей бабушки). Из-за светло-золотых волос дома ее сразу стали называть Женя Беленькая а меня из-за темно-коричневых — Женя Черненькая. Кажется, эти обозначения придумал однажды Сережа, но так нас называли общие знакомые и позже. Женя не стала красавицей, как ее мать, однако обладала необыкновенной женственностью и обаянием, привлекавшими к ней сердца и женщин и мужчин. Иза говорила: «Она некрасивая, но очень симпатичная». Между тем Женя была хороша своей особой, мягкой, как бы несколько размытой красотой, обладала неповторимо прекрасной, светлой, белозубой улыбкой, освещавшей все ее лицо. В юности она носила короткую стрижку; ее золотые волосы волнились надо лбом и на висках, вся она источала изящество и элегантность. Друзья юности в Харькове называли ее Лол Джен.

По характеру Женя была одновременно мягкая и решительная. Конечно, обрушившиеся на нее невзгоды надломили и даже во многом перевернули ее жизнь. Очень способная (она прекрасно рисовала, писала стихи, хорошо знала английский язык), моя кузина если бы ей дали закончить художественную школу, наверняка стала бы неплохим художником. Но ей, увы, не дали ее окончить. После процесса на ее хрупкие плечи легли все заботы об избалованной мужем и нездоровой матери, сделав как бы главой семьи. Изу она любила всегда не только как мать, но как ребенка, о котором надо заботиться. И всю жизнь Женечка многим жертвовала, чтобы обеспечить ей покой и благополучие. Любила она и отца, хотя по-другому, как товарища, друга, и очень страдала от разлуки с ним. В первые годы после процесса она работала где и кем могла: чертежником, позднее (в Сибири, куда они с Изой на короткое время поехали, когда Юрий Николаевич в начале тридцатых годов оказался на свободе) — преподавателем английского. Там же она окончила английский факультет Владивостокского педагогического института и потом до конца дней оставалась преподавателем английского в Московском пединституте им. Ленина.

Женя, впоследствии по мужу Сергиевская, была незаурядным человеком и, наверное, достигла бы большего, если бы не исковерканная юность. Человек исключительной честности, добросовестности и внутренней чистоты, она навсегда останется в моей памяти именно такой: светлой, благородной и отзывчивой.

Между мною и Женей, как уже говорилось, было много различий, когда мы познакомились. Я — скрытная, скромница, трудно сходившаяся с людьми, мечтательная и романтически настроенная; она — живая, веселая (несмотря на свое горе), общительная, непроизвольно кокетливая, активная и смелая. Тем не менее мы быстро стали друзьями и пронесли эту дружбу и взаимную любовь через всю последующую жизнь. Этому способствовало и долгое совместное проживание в одном доме, и общая горькая судьба детей разрушенной семьи. Когда я думала о нашей дружбе, я часто вспоминала слова, вложенные Некрасовым в уста Марии Волконской, встретившейся в Сибири с Трубецкой на пути в ссылку: «И тот же поток твое счастье умчал, в котором мое потонуло». Милый мой, бесценный друг! Я прошагала с тобою рядом всю жизнь, деля вместе немногочисленные радости и многочисленные горести! Тебя уж нет, но твой светлый, милый образ — со мной, пока я живу и дышу, пока не утратила разума и памяти!