Дмитрий Лухманов - Жизнь моряка Страница 30

— А ну-ка подойдите ко мне, — сказал он.

Я подошел. Он взял меня за плечи, повернул лицом к луне и долго внимательно рассматривал, тихо бормоча что-то себе под нос.

— Вот что, — сказал он наконец матросам, выпуская мои плечи, — матрос мне нужен, спрячьте его хорошенько. Завтра, если ничто не задержит, мы уйдем в море. Но, — добавил он строго, — если полиция найдет, я ничего не знаю.

Радостно поблагодарив старика, мы отправились в кубрик; штурман пошел с нами, и все вместе принялись обсуждать вопрос о том, как лучше меня спрятать. Сначала хотели закатать меня в один из парусов, но потом решили, что если отход шхуны задержится, то я там задохнусь. Тогда штурман предложил следующее. В трюме была целая груда досок, оставшихся от перекладки льда, и песочный балласт. В песке можно было вырыть большую яму, а доски разровнять по всему трюму; таким образом, найти меня было бы действительно трудно, а лежать в яме удобно, да и пищу можно туда приносить.

Итак, я вернулся на «Озаму», а команда «Гарри Уайта» отправилась с фонарями в трюм копать мне логовище и расстилать доски.

На бриге уже все перепились и стоял стон от песен. После полуночи гости стали расходиться, а свои — укладываться спать. Я тоже лег и притворился спящим…

Слышу — на городской башне бьет два, а вахтенный не идет в кубрик будить очередного. Ну, думаю, заснул, только того мне и надо. Тихо поднялся я с койки, сложил все свои вещи в приготовленный заранее мешок, а на койку положил пару стоявших в углу швабр и покрыл парусиной, заменявшей мне одеяло, так что получилось подобие закутанного с головой человека. Проделав все это, я выглянул на палубу. Вахтенный, как я предполагал, спал, растянувшись у сходней. Тогда я осторожно, босиком, пробрался мимо него и пустился бегом по набережной со своим мешком на плечах.

Через несколько минут я был уже на «Гарри Уайте»; там меня встретил вахтенный с фонарем и повел в трюм. Первое впечатление было жуткое: большой трюм слабо освещался маленьким фонарем и походил на какую-то зловещую пещеру, а черная яма, зиявшая под ногами в наваленной груде песка, очень смахивала на могилу, и в эту могилу надо было лечь живому. Но думать было некогда — я спрыгнул вниз; доски надо мной закрылись, сверху набросали песок.

Страшно звучали горсти песка, падая на доски над головой, создавая впечатление погребения заживо. Потом матрос с фонарем ушел, и стало совсем темно. Вот замерли и его шаги на палубе, и все стихло.

Когда я проснулся, свет уже пробивался сквозь щели досок над моей головой и слегка освещал яму; она оказалась просторной и совершенно не страшной. Дно было застлано парусиной. Я стал отряхивать прилипший ко мне за ночь песок… Вдруг слышу — кто-то спускается в трюм. Я притаился, и недаром.

— Это очень гадкий мальчишка, — говорил кто-то ломаным английским языком, — он второй раз уже убегает… Капитан обещал хорошую награду — «mucha moneta» — тому, кто его найдет.

В ответ раздался голос штурмана. Что он говорил, я тогда не понял.

— Пойдем, — заговорил опять первый голос, но уже по-испански. — Не стоит здесь смотреть.

Все трое прошли у меня над головой к другому люку и стали подниматься наверх…

Меня искала полиция.

Только что они ушли и на сердце у меня слегка отлегло, слышу — снова кто-то спускается в трюм. Затем над моей головой открывается доска, и просовывается голова матроса.

— Живы? — спрашивает он.

— Жив, — говорю, — только душа от страха в пятки ушла.

— Ничего, вот вам завтрак. — И с этими словами он просовывает мне бутылку, в которую налит кофе, а на оловянной тарелке кусок жареной говядины.

— Что это, — говорю, — капитан прислал, что ли?

— Нет, — говорит, — это наш обычный завтрак в порту.

«Вот так штука! — думаю. — Вот так судно!»

Быстро покончив с принесенным завтраком, я снова улегся и принялся мечтать. Однако мечтать без движения в яме с моим беспокойным характером было трудно, поэтому, когда матрос, принесший мне в двенадцать часов обед, сообщил, что шхуна сегодня не снимается из-за задержки в таможне, я чуть не заплакал с досады. Тем не менее делать было нечего…

Вечером после ужина ко мне в трюм пришли гости. Доски раздвинули, и мы долго болтали о всякой всячине на том удивительном международном языке, на котором говорят между собой разноплеменные матросы. Наконец все захотели спать, и я остался снова один в своей могиле.

Только в три часа пополудни на другой день шхуна под буксиром парохода вышла из реки. Как билось мое сердце, когда я слышал над головой топотню матросов, подававших буксир!

Громкая команда капитана ясно долетала до меня в открытый люк. Вот слышу: «Поднимай паруса!» Затем под топот ног и визг патентованных блоков раздалась дружная песня: «Yanky ship sails down the river…»[18] Вот быстрее зажурчала вода вдоль бортов — это шхуна стала забирать ход. Наконец раздалось долгожданное: «Отдай буксир!» И в ту же минуту кто-то закричал в люк:

— Ну-ка вылезай сюда, молодчик!

Как пружинная кукла из коробочки, выскочил я из своей ямы, подняв головой доски, и бросился по трапу наверх. В этот момент шхуна полным ходом проходила мимо парохода, который, остановив машину, вытаскивал из воды буксир.

После двухсуточного пребывания в песочной яме при тропической жаре я имел, должно быть, чрезвычайно комичный вид.

Капитан, покатываясь со смеху, послал меня мыться и переодеваться.

— Знаете ли вы руль? — спросил он меня, когда, переодетый и вымытый, я снова вышел на палубу.

— Знаю! — отвечал я.

— Ну, становитесь, сменяйте рулевого!

Я зашел на наветренную сторону, стал сзади рулевого и, положив левую руку на ручку штурвала, спросил:

— Курс?

— Зюйд-зюйд-ост, — отвечал рулевой.

— Как руль ходит?

— Полтора шлага под ветер.

— Есть зюйд-зюйд-ост! Руль ходит полтора шлага под ветер! — повторил я и положил другую руку на штурвал, принимая его из рук в руки.

Шхуна шла полный бакштаг под всеми парусами, узлов девять, и слушалась руля великолепно. Ну и я на первый раз был сама внимательность, так что струя кильватера, пенясь за кормой, вытягивалась, как по линейке, в прямую дорогу — до самого горизонта.

Старому капитану очень понравилось и то, что я сменил рулевого по всем правилам искусства, и то, что хорошо правил. Испробовав в течение последующих двух дней мою способность ко всякого рода судовым работам, капитан предложил мне по приходе в маленький порт Монтекристи, на том же острове Гаити, куда шхуна шла грузиться квебраховым деревом, подписать с ним контракт по пятнадцать долларов в месяц. Конечно, я согласился и, таким образом, остался в числе команды «Гарри Уайта», оказавшегося прекрасным морским судном.