Жан Маре - Парижские тайны. Жизнь артиста Страница 30

Портрет

В каждой черточке нужно любовь передать.Жизнь свою я тебе вверяюИ, позируя, лишь одного желаю:Портретом твоим стать.

Неподвижным сумею я быть, будто роза,Как она, весь в шипах и кудрях лепестков.И когда закончена будет поза,Пусть модель разобьют в миллиарды кусков.

Я хотел бы суметь для него всем на свете —Актером, художником, ангелом стать,Чтоб больше никто в этом звездном портретеДругого меня не сумел распознать.

Для меня это было огромным счастьем. Я спрятал стихотворение в свой матросский сундучок, служивший мне ночным столиком. Моя сокровищница пополнялась.

Через несколько дней я снова обнаружил листочек желтой бумаги. Стихотворение называлось:

Черное солнце

Портрет похож – сомненья нет,Как на белый похож белый цвет,Как меж собою две розы похожи.Это то же и все же не то же.

Да, похож он, этот портрет,Но больше на наших сердец сиянье.В нем, правда, много есть моих черт,Но я вижу в нем черт наших слиянье.

Часто гроза нам любовь сменяет,Гром – уж слышу раскаты его.Вспыхнув, молния освещаетЧерное солнце лица твоего.

Однажды к нам зашел Марсель Килл. Жан был занят, и гостя принимал я. Я извинился и объяснил, что Жан не спал всю ночь. Марсель заявил, что причиной тому кокаин.

– Как? Жан не принимает кокаин.

– Да нет же, принимает.

После ухода Марселя я допросил Жана. Он отрицал.

– Поклянись моей жизнью.

Он поклялся. Я успокоился. Вечером, лежа на его постели, я делаю вид, что сплю. Несколько раз Жан заходит в ванную комнату. Не слышно было, чтобы текла вода. В конце концов я встаю и заявляю:

– Ты принимаешь кокаин.

И он сознался.

– Ты поклялся моей жизнью. Я должен бы быть уже мертв.

Он пообещал больше не принимать кокаин и отдал мне пакет с зельем, который я выбросил в туалет. Он сдержал слово. Более того, он обещал лечиться от наркомании.

Я понимал, что для этого нужно было дождаться подходящего момента. Эта мысль зрела у Жана. Доказательство тому – стихотворение на листке бумаги, сложенном в виде звезды, который он просунул под мою дверь.

Наркоман

О солнце любви твоей обжигаюсь,Но бегу от защиты любой,Ибо если я чем опьяняюсь,То вовсе не опиумом, а тобой.

Жан много времени отдавал подготовке к изданию «Конца Потомака». Он писал предисловие, правил корректурные оттиски. Удивительно, он написал «Потомак» в 1913 году, накануне войны, а теперь, в 1939-м, пишет «Конец Потомака», где описывает разрушенные города.

Мы жили на площади Мадлен. Прежде Жан жил в этом же районе, на близлежащих улицах: Анжу, Виньон, Камбон, а теперь на самой площади.

– Когда ты описываешь мою комнату в «Конце Потомака», то упоминаешь о железном петухе с выщипанной шеей и негнущимися лапами, стоящем на куче золотого навоза. Разумеется, я узнал петуха, но золотой навоз?

– Золотой навоз?.. Это ты, – ответил он.

Почти ежедневно я находил желтые и белые листочки, сложенные по-разному, так, что, когда я их разворачивал, получался разный рисунок. Эти стихи лучше любых объяснений рассказывают о нашей дружбе.

Один лишь стих, один!Утром спрятал я песни, что ночью писал,Желтых листьев ковер сундучок устилал.Неужели мой ангел к стихам привыкает?Ведь привычка всегда что-то в нас убивает.Постараюсь же быть на тебя я похожимИ в любви своей мудрым и осторожным.Стих один лишь найдешь на пороге своем.

Наблюдая, как Феноза работает над его и моим бюстами, Жан не может удержаться, чтобы не начать лепить самому. Он лепит фавна. Он не просит меня позировать, но этот фавн похож на меня, как и многие рисунки, созданные им до нашего знакомства. Он посвящает мне следующее стихотворение.

Фавн

Что случилось? На Лувр я взираю с тоскою,Ибо всюду сокрыта в нем сила любви.Наплюю я, музей, на скульптуры твоиИ секреты твои всему миру раскрою.Я бегу, я бешусь, возвращаюсь к себе,Оставаться один в темноте я не смею.Быстро нос, рот леплю, как умею,И меня этот путь вновь приводит к тебе.Дьявол, смерть и несчастье, совсем лишь недавноЖил я вашим законом, покорный судьбе,Но теперь бойтесь рожек моего фавна.

И еще вот это.

Мой шедевр

Твоя краса, Жанно, осенена крылами,Их ясно вижу на твоих плечах,И все несхожее с любимыми чертамиЛишь отвращение внушает мне и страх.

Как тот дракон, что пену извергаетС копьем в боку, рыча до хрипоты,Пока чело святой Георгий омываетВ ручье твоей небесной красоты.

Тебя я славлю песнею высокой,Чтоб был ты прежним бурям вопреки,Иначе снова станет жизнь жестокойБез ласки твоей любящей руки.

Скажи, что нужно всем тем мерзким спрутам,Что даже в дом ползут наш нарушать покой?Тридцать девятый: мой шедевр единственныйПохожим стать на Жана, что любим тобой.

8

Я любил Жана. Маленький Лорензаччо попался на собственную удочку. Я хотел дарить счастье. Конечно, не признаваясь себе в этом, поскольку живший во мне актеришка любил благородные роли, чтобы скрыть от самого себя мелкого карьериста, каким я был. Чтобы разобраться в своих чувствах, я спрашивал себя: «На что ты способен ради него?» И отвечал без колебаний: «На все! Я отдал бы жизнь за него».

Я задавал себе этот вопрос и по поводу других людей. Никогда не было такого же ответа. Тем не менее я не был архангелом, каким представлял меня Жан. Мне нравилось проводить время с друзьями моего возраста. Я использовал для этого вечера, когда Жан не мог взять меня с собой. Я рассказывал ему о том, что происходило на этих вечерах, и с кем я был. Я рассказывал об этом и Андре Ж., а он передавал мои рассказы Жану, но по-своему.

Жан Маре на костюмированном балу «Людовик XIV и его время» у Этьенны де Бомон. 1939 г.

Я часто проводил время с Денхемом Футсом по прозвищу Пижама и его друзьями. Этот юноша привлекал меня всем тем, чем я не обладал. Он американец, но воспитан, как англичанин. Непринужденной уверенностью, манерой командовать, принимать, разговаривать, хотя ему было всего девятнадцать лет, он напоминал мне Дориана Грея.

Мы с Жаном получили приглашение на костюмированный бал «Людовик XIV и его время» к Этьенне де Бомон. Я никогда не бывал на такого рода вечерах. Я знал, что Этьенна де Бомон послужила прообразом героини романа «Бал у графа д’Оржеля» Раймона Радиге. Раньше я уже бывал в особняке на улице Дюрок. Хотя Жан был большим другом графа де Бомона, он не хотел присутствовать на этом вечере, а тем более наряжаться. Он посоветовал мне пойти туда вместе с Денхемом и одним из своих друзей – Ж.Ф. Костюмы сочинили исходя из того, что у нас было. Мой, например, состоял из коврика из шкуры пантеры, подаренного мне Ивонной де Бре, сапог с заткнутыми в голенища виноградными листьями, парика в стиле Людовика XIV.