Геннадий Прашкевич - Станислав Лем Страница 30

Томаш, сын писателя, вспоминал: «Как-то в восьмидесятые я вёз родителей домой. Дорога была скользкой, падал снег. Мы ехали за грузовиком, который еле тащился. Отец нетерпеливо подскакивал на сиденье, даже несколько раз сказал: “Ну же, Томаш!” Я объяснил ему, что не могу обойти грузовик, потому что из-за снега плохо видно, а мы приближаемся к крутому повороту, вдруг навстречу кто-то выедет. “Удивляюсь я тебе, — сказал отец. — Я в твоём возрасте просто предполагал, что встречных машин не будет”. — И удовлетворённо добавил: “И знаешь? Всегда оказывался прав”»{55}.

В начале 1960-х годов Славомир Мрожек (1930–2013), ещё один близкий приятель Лема, писатель, тоже приобрёл Р-70. Однажды Лем, как опытный водитель, принялся в гараже объяснять неопытному Мрожеку, как следует обращаться с машиной. В частности, он решил показать, как нужно менять колесо. К сожалению, домкрат соскользнул, и машина с грохотом упала на ось. Выбежав из дома, встревоженная пани Барбара увидела покатывающихся со смеху приятелей.

19

В 1959 году в ГДР по мотивам романа «Астронавты» немцы начали снимать фантастический фильм «Безмолвная звезда». С писательской делегацией Лем побывал в ГДР, его там знали, хорошо принимали, но впечатление о фильме осталось у Лема самое неприятное. «В нём (фильме. — Г. П., В. Б.) чуть ли не провозглашали речи на тему борьбы за мир, — жаловался он. — Навалили какой-то низкопробной сценографии, клокотала смола, которая и ребёнка бы не напугала. Этот фильм был дном дна! Был ещё такой один фильм, он возник в начале пятидесятых годов, — назывался “Светлые нивы”. Польского, кстати, производства. Ну, в этом фильме была такая прекрасная деревня, всё в ней было “тра-ля-ля”, люди тоже были “тра-ля-ля”, крестьянин за плугом не потел, так как известно, что при социализме никто не потеет. Что-то страшное! Вот и “Безмолвная звезда” оказалась такой же. Слава богу, никто об этом фильме давно уже не помнит. Ужасная халтура, бессвязный соцреалистический паштет. Единственной пользой от всего была возможность осмотреть западную часть Берлина. Стены, делящей Берлин на две части, тогда ещё не существовало, поэтому в перерывах между постоянными ссорами с режиссёром я вырывался на западную сторону»{56}.

20

Довольно скоро Лем сменил Р-70 на новый, опять же немецкий (ГДР) — «вартбург».

Это была вполне современная машина, на ней Лем с женой отважились отправиться даже в заграничное путешествие — в Чехословакию. Вот там, в Праге, Лем пережил, как он сам потом рассказывал, свой наивысший писательский успех.

«Мы приехали в Прагу, не побеспокоившись о том, чтобы заранее заказать место в гостинице. И вот ездим от одного отеля к другому, нигде нет свободных комнат, всё занято. В очередном отеле кладу паспорт на стойку и снова слышу: “Ничего нет”. И вдруг служащий поднимает голову от моего паспорта: “Лем? Станислав Лем? Так это вы написали 'Эдем'?” И вручает мне ключ от номера!»{57}

В тот раз Лем и Барбара побывали в Праге и Братиславе.

В музеях смотрели работы Пикассо и Ренуара, скульптуры Родена.

Кстати, чешский переводчик Лема некий господин С. пригласил супругов вместе отметить день рождения писателя, но потом как-то потерялся и перестал отвечать на телефонные звонки. Станислав и Барбара отправились в ресторан «Москва» самостоятельно, а через некоторое время там появился и переводчик с подругой, при этом он ничуть не был смущён и вёл себя как ни в чём не бывало. В тот же вечер, вернувшись в гостиницу, Лем написал господину С. одно из своих первых «разводных писем» (позже такие письма получали многие сотрудничавшие со Станиславом Лемом переводчики, журналисты, критики, литературные агенты). Понятно, что господин С. книгами Лема больше не занимался…

По существовавшим в то время законам Лем не мог вывезти в Польшу полученные за границей деньги. Гонорар за изданные в Чехословакии книги нужно было истратить там же, в Чехословакии, так что хватило и беготни по магазинам. В итоге автомобиль был загружен под завязку, зато пани Барбара с облегчением записала в своём дневнике: «Наконец-то у нас почти не осталось крон».

21

В целом 1950-е годы сложились для Лема успешно.

Книги публиковались как в Польше, так и за рубежом.

Роман «Астронавты» выдержал пять изданий на родине, а также был опубликован в Болгарии, Венгрии, ГДР, Голландии, СССР, Финляндии. В Чехословакии он вышел на чешском и словацком языках. «Магелланово облако» трижды издавалось в Польше, одновременно было переведено на латышский, немецкий, румынский, русский, словацкий, чешский языки. Вышли рассказы о пилоте Пирксе и рассказы о приключениях Ийона Тихого, опубликована философская книга «Диалоги».

Спектр необыкновенный, некоторых он сильно удивлял.

Но самое главное — Лем неуклонно расширял и углублял свои знания.

Глава четвёртая.

ЗВЁЗДНЫЕ ГОДЫ

1

1961 год стал для Лема поистине «звёздным».

Вышли в свет сразу четыре его книги, да ещё какие!

«Возвращение со звёзд»! «Солярис»! «Рукопись, найденная в ванне»! А ещё сборник рассказов «Книга роботов»!

На каждой стоит остановиться подробнее.

Верный своему методу, Станислав Лем историю астронавта Эла Брегга («Возвращение со звёзд») тоже начал с «чистого листа», то есть с незнания того, с чем встретится на Земле вернувшийся со звёзд астронавт. По словам самого Лема, он, автор, как и его герой, весьма смутно представлял будущее. Прошло много времени с той поры, когда Эл Брегт покинул родную планету. Естественно, он понимает, что в жизни землян должны были произойти какие-то весьма существенные изменения, но увиденное Бреггом превосходит все самые смелые предположения. Неторопливо, не боясь долгих, иногда потрясающе красивых, иногда несколько утомительных описаний (всегда, впрочем, невероятных), Лем показывает нам новый мир — поистине новый. Со всех сторон сыплются на Брегга непонятные слова, люди одеты не так, они держатся не так, он всё время видит что-то незнакомое, не укладывающееся в сознание, постоянно сталкивается со сбивающими с толку суждениями и ощущениями. Что-то, конечно, предсказуемо, что-то пусть частично, но угадывается, хотя есть и такое, что самого автора, создателя романа, ставит в тупик.

«Было во всём этом нечто забавное, — признавался Станислав Лем. — Я сижу, пишу, следя с интересом, как у моего героя завязываются первые беседы, первые контакты, и вдруг в сознании всплывает слово “бетризация”. Откуда это? Что это? Я сам не знаю, что такое слово должно означать. Но вот участники разговора как бы сами по себе начинают обсуждать что-то связанное с бетризацией, и я невольно заинтересовываюсь. Вот тут повествование начинает развиваться, тут начинает вырисовываться прежде смутный замысел вещи»{58}.