Константин Симонов - Мы не увидимся с тобой (Из записок Лопатина) Страница 30

- А еще чек? - - А больше ничего...

- Ну я ступай домой, без тебя дал много. Все еще у Гурского живешь?.'

- Все еще у Гурского.

- Готовься переезжать. Выборг взяли, Гурского отзываю. Теперь обойдемся там и без него...

Так было днем. А в девять вечера позвонили из редакции и сказали, чтобы Лопатин немедленно явился. И он, явившись к редактору, узнал, что завтра утром едет на Третий Белорусский фронт на новом "виллисе", на который недавно пересел бывший личный водитель редактора Василий Иванович.

- Все же ты после госпиталя, а он пожилой и аккуратный. При его нелюбви к скоростям ему только беременных и выздоравливающих возить. Если б его старая "эмка" не отдала концы, так и не пересел бы на "виллис". Ругается - и то ему не так, и это не так, и развал колес не тот, и заносит на поворотах." Поедешь, наслушаешься.

- А почему на Третий Белорусский? Не можешь объяснить?

- Не могу. Просто. - Редактор потянул ноздрями. - Вот тебе и все объяснение! Других мне самому не дают. Объяснить не могу, но заменить пока могу - на Первый или на Второй Украинский, но туда - самолетом, а машину на месте добудешь, слишком далеко стало от Москвы.

Из дальнейшего Лопатин понял, что на этот раз редактор, к своей досаде, несмотря на связи в Генштабе, не располагал ровным счетом никакой информацией, которая подсказала бы ему, куда заранее подбросить корреспондентские резервы.

Но такого рода препятствия подогревали в"нем дух непокорства, и он нашел выход из положения: спешил теперь дополнительно загнать всех, кто был под рукой, сразу на все шесть "украинских и белорусских фронтов. Где бы ни началось, газета не должна была остаться без хлеба насущного. Но кого куда, еще не было до конца решено, поэтому перед Лопатиным оставалась непривычная свобода выбора.

- Может, предпочитаешь лететь? Не тянет на Третий Белорусский?

- Наоборот, предпочитаю ехать, тем более с Василием Ивановичем, сказал Лопатин. - И тем более на Третий Белорусский...

- По секрету тебе сказать, хочется, чтобы на этот раз именно они рванули. Люблю Третий Белорусский, хотя за последние годы меньше всего удач На его голову! - сказал редактор.

"Верней, больше всего неудач", - мысленно поправил Лопатин не слишком грамотный оборот редакторской речи. И подумал, что, действительно, на долю - теперь переименованного в Третий Белорусский - бывшего Западного фронта после разгрома немцев под Москвой других выдающихся успехов по ею пору так и не выпало, если не -считать его участия в Орловской операции. Почти все остальное было тяжким, кровопролитным и медленным. Последний большой город, взятый на этом тернистом пути, был Смоленск, и произошло это без малого год назад. А до Витебска и до Орши и сейчас, после трех лет войны, все еще не дошли! А между тем как раз этот, неудачливый в последнее время. Западный фронт тогда, после разгрома немцев под Москвой, был для всех как первая любовь и первая надежда на все будущие победы, где бы они потом ни происходили. И Лопатину из чувства справедливости тоже, как и редактору, хотелось, чтобы именно здесь, на многострадальном Западном, а ныне Третьем Белорусском, фронте мы начали этим летом громить немцев. И хотелось не просто узнать об этом, а увидеть своими глазами.

- Предписание я тебе заготовил, возьми у Степанова. Приедешь на место, дай знать через узел связи. Все! - оборвал разговор редактор, решив, что потратил на Лопатина слишком много своего драгоценного редакторского времени. - Да, забыл! Народная артистка тебе звонила?

- Нет. Какая народная артистка?

- Забыл ее фамилию, - сказал редактор. - Звонила мне, искала тебя. Я велел Степанову записать ее телефон. Иди к нему.

Он удивленно посмотрел на Лопатина, хотя сам же задержал его. И, сунув на прощанье руку, пошел к своей конторке.

Телефон народной артистки, записанный у секретаря редакции/ оказался телефоном Зинаиды Антоновны, и Лопатин сразу позвонил ей.

- Хотите или не хотите, а мне нужно вас видеть, - сказала она. Сегодня! Потому что я только сегодня вернулась от мужа, но мне уже достали место на самолет, и завтра утром я возвращаюсь в Ташкент. Приходите прямо сейчас. Какой-то вежливый товарищ там у вас в редакции предложил записать мой адрес. Есть он у вас?

- Перед глазами. Только дайте мне полчаса на сборы, а то я сам утром уезжаю на фронт, - сказал Лопатин.

- Не уверена, что обрадую вас тем, о чем собираюсь с вами говорить, но все равно приходите. Надеюсь, вы все такой же храбрый, каким показались мне в Ташкенте. Ненавижу ошибаться в людях!

Она первая положила трубку. И у Лопатина, как в минуты действительной опасности, стало пусто под ложечкой. Но, пересилив желание сразу идти к ней, он доделал все, что требовалось, чтобы уже не возвращаться сегодня еще раз в редакцию, а прийти утром и сразу ехать. Забрал у Степанова предписание, отметив для себя, что срок поставлен длинный, до двадцатого августа, взял в хозчасти продуктов на дорогу, на всякий случай на трое суток, и снес их в гараж к Василию Ивановичу, который, как он и предполагая, был там и торговался с завгаром, сколько канистр бензина дадут им про запас. И лишь после всего этого пошел по записанному адресу, в Брюсовский переулок, где ему предстоял, разговор, который мог его не обрадовать.

13

Открыла дверь не Зинаида Антоновна, а кругленькая, старенькая, но еще крепкая женщина.

- Зинаида Антоновна, к вам пришли, кого вы ждали, - быстро сказала она и юркнула куда-то, наверное, на кухню, а в дверях комнаты появилась Зинаида Антоновна.

Она была все такая же уродливо-прекрасная, как в Ташкенте, только в стриженых волосах появилось больше седины, а ее .мужской голос. когда она заговорила, показался Лопатину еще громче и повелительнее, чем раньше.

- Руку могли бы и не целовать, еще неизвестно, заслужила ли я. В тот вечер в Ташкенте почти влюбилась в вас, на свой лад, по--дурацки, конечно, но это у меня быстро проходит, не волнуйтесь!

Она рассмеялась, и Лопатин понял, что там, в Ташкенте, ничего страшного не случилось. Когда стряслась беда, разговор начинают с нее.

- А вы, вижу. получили за это время еще ордена. А что были тяжело ранены, по вас не видно!

- Слухи о тяжести моего ранения были преувеличены, - сказал Лопатин.

- Да. Там у нас говорили, что чуть ли не смертельно. А потом, когда я была на фронте у мужа, он объяснил мне, что сквозную пулевую рану в грудь, если она ничего особенного там, внутри, не задела, они, врачи, не всегда считают такой уж опасной.

- Все правильно, - сказал Лопатин.

- Теперь сама вижу, выглядите как огурчик! Пойдемте в комнату.

Лопатин вошел вслед за ней в довольно большую проходную комнату, из которой вела дверь в другую. В комнате не было ничего, напоминавшего о войне, кроме фронтовой безрукавки, висевшей на спинке одного из старинных кресел красного дерева. Белый потолок, ультрамариновые стены, на них несколько старинных тарелок; две старые гравюры и портрет Станиславского с надписью. У одной стены - бюро, тоже красного дерева, как и кресло; у другой - высокий книжный шкаф, а посредине комнаты круглый стол на тумбе и вокруг него еще четыре кресла. Все старинное и старое, но ухоженное, без единой пылинки. И паркет не новый, но натертый до такого глянца, что казалось неловким идти по нему в сапогах. Когда вечером позвонили из редакции, Лопатин надел не штатское, а форму.