Владимир Высоцкий - Владимир Высоцкий: монологи со сцены Страница 30

С кем интереснее работать — с Любимовым или с Эфросом?

Этот вопрос поставлен неверно. Мне было бы интересно работать и с Любимовым, и с Эфросом, и с Бруком, и с Тарковским… Со всеми ними очень интересно было бы работать. Но работать по-разному. И по-разному интересно.

Необычайно интересно работать с Эфросом. Особенно интересно было мне. Я до этого двенадцать лет работал в театре только с одним режиссером театральным. И вдруг встретился с человеком, который занимается абсолютно другими вещами. В смысле эстетики и формы. Но теми же самыми в смысле идей и проблем. Они совсем не разные по тому, как думают про эту жизнь. А по тому, как они это воплощают — они разные. И с ними необычайно интересно работать, и с тем, и с другим.

С Любимовым безумно трудно работать. Но с Эфросом еще труднее. К Любимову мы уже привыкли. А Эфрос — он очень мало возится. Он набрасывается и пускает тебя, говорит: «Давай! Пошел! Как можешь. Барахтайся. А теперь, — говорит, — ребята, надо играть!»

Любимов все доводит до конца, не позволяет, чтобы на его глазах был полуфабрикат. Он может с ума сойти от этого. А Эфрос допускает и больше доверяет актерам. Он верит. Он считает, что через несколько спектаклей артисты дотянут. Вот в этом, может быть, небольшая разница между ними. А так они простукиваются в одно и то же. Недаром эти две фамилии стоят в первых рядах режиссуры нашей. Ну, еще может быть, там одна, а может быть, больше никого.

Фотоиллюстрации

Часть III. О песне

…для того, чтобы петь, мне нужны зрители…

Сколько аппаратуры! Здесь столько аппаратуры кругом, как в студии звукозаписи. Какой маленький! Я такого не видел! Покажите! Или это микрофон только? А сам магнитофон где? Сзади?

Только, пожалуйста, не щелкайте, ради Бога! У меня часто на моих выступлениях на первых рядах сидят люди с безумными глазами. Они беседуют между собой: «У тебя кончается? Теперь я пишу!» Начинают перематывать. Им уже абсолютно наплевать, что происходит на сцене.

А для некоторых самое главное — попасть в зал. А дальше неважно, что происходит. Прорвался, рубаха порвана, воротник набок, но я тута, в зале.

У кого-то плохо работает магнитофон. Пожалуйста, выключите! Потом перепишете лучше! Вы не представляете, как это мешает. На Западе есть шутихи — специальные раздражители. Например, ультразвук слышат только собаки. Но им можно довести человека до головной боли, до отчаяния. Вот звук вашего магнитофона на меня так же действует. Если возможно, выключите. Иначе я не смогу работать.

Уберите магнитофон! Уйдите с магнитофоном! Когда пишут незаметно, то я не возражаю. Но когда я вижу, что вы что-то там делаете… Не нужно!

Я не возражаю, чтобы писали, но я хочу, чтобы это незаметно было. Почему, например, вы не записываете Ободзинского, когда он приезжает?

Молодой человек в первом ряду, который держит магнитофон! Если вы хотите записывать, делайте так, чтобы я этого не видел. Мне мешает, когда вы держите эту штуку. Я все время буду отвлекаться на вас, а мне надо разговаривать.

Ах, вы так будете фотографировать! Тогда не надо. Тогда садитесь на место! Что вы.

Это я не для того, чтобы человека поставить на место. Он просто перед началом выступления спросил, можно ли меня фотографировать. Я ответил: «А разве есть запрет фотографировать меня?»

Ох, как вы мне мешаете! Если бы ты знал, дорогой мой! Ей-богу. Здесь есть один кинолюбитель, очень хороший парень.

Давай мы потом снимемся. Серьезно! Тут девятьсот человек сидит. Я их люблю всех. Тебя тоже.

Отвечать на реплики я не буду, не старайтесь напрасно. Вы меня остановили, как поезд стоп-краном. Надо снова ход набирать.

Пишете, нет? Получается? Нормально? Лучше вытащите его и держите. Иначе получится плохая запись. Потом ко мне претензии. Получаю сотни писем: что там за слово… Это вы так плохо записываете. Я же против записей не возражаю… Разберетесь?! — Ну, глядите.

Я очень прошу вас не щелкать! Это жутко мешает. Я этого не выношу просто. Вы сидите в первом ряду с магнитофоном. У меня все время борьба с магнитофонщиками. Не потому, что я стесняюсь. Наоборот. Это — вид современной литературы. Если бы раньше были магнитофоны, возможно, какие-нибудь стихи Александра Сергеевича тоже были бы записаны на магнитофоны. Верно? По теперешним временам это своего рода литература. Такой раньше не было, а теперь она есть. Потом появится что-нибудь другое. Может быть, будем телепатически друг другу передавать. Кому хочу — тому и прочитал стихотворение. Он сидит и ловит. Остальные все вокруг скучают.

Меня часто спрашивают: «Где вы берете темы?» Принято отвечать: «Из жизни. Вот я в народ поеду, посмотрю, как там народ, и напишу отчет».

Особенно приятно писать отчеты о заграничных поездках. Поэты особенно любят съездить за рубеж и сразу написать отчет. Раньше так любил работать Маяковский. Но тогда это надо было. Он говорил себе: «Пошел!» — наступал на горло собственной песне и писал агитки. Потому что считал, что так надо.

А теперь каждый едет и пишет два доклада: один для начальства, другой — для читателя. Для читателей иногда целые подборки: стриптиз, бастуют… Андрей на эти темы пишет хорошие стихи, но в виде отчета. Женя Евтушенко пишет об Америке. Еще кто-то съездит, напишет. Я творческих отчетов не делаю никогда, но из поездок привожу впечатления. Они откладываются. В результате когда-нибудь появляется песня.

Вот, например, я написал песню «Инструкция перед поездкой за рубеж». Написал потому, что слышал инструктаж для отъезжающих. Инструктор говорил: «Товарищи! Вы едете к друзьям, и все ж таки учтите, что в исподнем там не ходят. Некоторые товарищи ездили. Выйдет он в исподнем и соберет зрителей больше, чем иной американский детектив. Пьют пиво, пьют, берут наволочку и идут посуду сдавать. А там, товарищи, бутылки не принимают. Понимаете? И еще, тут один азербайджан поехал наш, он там напился и попал в ихнюю милицию. Его забрали, а он говорить по-русскому не может. Он по-ихнему, по-своему. Они думают, что он — турок. А они турков не любят. Так что вот, товарищи, все время ходите вместе».