Э. Гримм - Тиберий и Гай Гракхи. Их жизнь и общественная деятельность Страница 30

Сенат благодаря стараниям своего клеврета Ливия рисовался народу в розовом освещении, в виде заботливого покровителя народа и грозного защитника его свободы от революционно-монархической агитации честолюбивого трибуна.

Вопрос, стремился ли Гай Гракх действительно к монархической власти, возбуждался довольно часто и составлял предмет оживленных споров, но, к сожалению, он едва ли разрешим вследствие крайней скудости наших сведений о мотивах и стремлениях реформатора. Есть кое-какие указания, позволяющие думать, что он надеялся упрочить за собою то влияние, которое успел приобрести в первый год своего трибуната, но упрочить именно в том роде, как некогда Перикл, фактически благодаря добровольному решению народа, а не законодательным путем или путем насильственного переворота и установления тирании. Как бы то ни было, деятельность его, несомненно, в значительной степени отличалась монархическим характером. Как некогда Перикл, установив своими законами полное народовластие, на деле руководил всеми делами, так и Гракх правил Римом так же неограниченно, как любой монарх. Это все было прекрасно, пока народ видел в нем своего единственного героя, защитника и вождя, но стоило его популярности пошатнуться – и в этом характере его деятельности тотчас же открывался богатейший материал для обвинений и клеветы.

Ненависть к царской власти всегда была поразительно сильна в Риме, и трудно было выдумать более опасное обвинение, чем обвинение в стремлении к ней. Неудивительно поэтому, что ошеломленная первыми ударами аристократия, видя, что ей приходится бороться уже не за часть только своих владений, но за все свое веками установившееся положение в государстве, не замедлила воспользоваться этим обвинением. Это было тем более опасно, что влияние аристократии на массы еще не успело исчезнуть из привычек общества и что главная опора ее могущества, таким образом, все еще продолжала существовать, несмотря на все старания Гракха искоренить ее. Устраненная почти вполне от дел аристократия была сильна силою преданий и привычек, сильна и личным влиянием своих членов на толпу: среди демократической партии, кроме Гракха и его друга Фульвия Флакка, не было никого, кто бы мог поспорить происхождением, почестями, громкими заслугами с теми бывшими и настоящими преторами, консулами, цензорами, которых было так много среди ее врагов.

Ливий очень ловко воспользовался народной враждой к монархическому началу: между тем как Гай назначал себя членом всех комиссий, учреждавшихся для исполнения его законов, и старался сконцентрировать все государственные дела в своих руках, Ливий, напротив, всегда настаивал на том, чтобы исполнение его законов поручалось не ему, а другим. Это кажущееся бескорыстие, по-видимому, выгодно отличало его направленную исключительно на общую пользу деятельность от честолюбивого поведения Гая, популярность которого быстро стала падать.

Несвоевременное отсутствие Гая значительно облегчило Ливию исполнение его плана: целых два месяца, как уже было сказано, Гай провел на развалинах Карфагена, занимаясь основанием и устройством колонии Юнония, и лишь тревожные известия о неспособности Флакка бороться с сенатской интригой заставили его поспешить в Рим. Но уже было поздно: вскоре он убедился, что его популярность значительно ослабла. Положение было более чем опасно: провалившийся в прошлом году при консульских выборах (на 122 год) завоеватель Фрегелл, чистокровный оптимат Луций Опимий снова выставил свою кандидатуру на консулат и на этот раз, казалось, мог спокойно рассчитывать на успех. А его избрание, несомненно, было бы сигналом для сената накинуться на законы и на саму личность Гая.

В борьбе с возрастающим влиянием врагов трибуну пришлось прибегнуть к средствам, лучше всего доказывающим, как ясно он понял, что этот народ неспособен оценить его истинных целей, что чем грубее лесть, чем грубее популярничание, тем они успешней. Так, он переселился по возвращении из Африки с Палатинского холма к Форуму, центру беднейших слоев общества. Так, когда эдилы по обыкновению построили на время игр трибуны, места на которых продавались, Гай потребовал их устранения, чтобы дать и народу возможность присутствовать на зрелищах: эдилы отказались, а Гракх нанял рабочих и, устранив ночью леса, предоставил освободившееся таким образом место народу.

Но уже было поздно: масса народа отшатнулась от него, и на выборах (121 год) Л. Опимий был избран консулом, а сам Гракх провалился. Доказав своему врагу, что он рано торжествовал, сенат немедленно обратился против его законов. Прежде всего нападению подвергся закон об основании колонии Юнония. Трибун Минуций от имени сената предложил упразднить его; он доказывал, что место, где стоял Карфаген, было навеки проклято, и что, следовательно, построить здесь город – значит оскорбить богов, и рассказывал при этом о разных чудесных предзнаменованиях, случившихся при закладке колонии. А суеверная толпа, которой вдобавок обещали колонии в Италии, очевидно, была готова согласиться с благочестивым трибуном.

Хотя основание колонии в Африке само по себе и не составляло одного из существенных пунктов его законодательства, Гракх и его друзья, а среди них особенно Фульвий Флакк, тем не менее решили всеми силами отстаивать колонию. Они поняли, что, победивши в этом пункте, враги не замедлят обратиться и против остальных. В городе это знали, и распространились слухи, что сторонники Гая не остановятся и перед насилием и что мать его, Корнелия, даже прислала ему в Рим переодетых крестьянами наемников.

В день голосования о предложении Минуция Капитолий рано был занят сторонниками обеих партий. Консул совершал жертвоприношение, а Фульвий между тем обратился с страстной речью к народу, тогда как Гай и некоторые из его ближайших друзей молча стояли на стороне и поджидали время голосования. Тут к ним подошел один из ликторов консула, Антиллий, и, крикнув: “Прочь, дурные граждане! Давайте место хорошим!” – угрожая, поднял руку. Он был убит, народ перепугался и обратился в бегство, несмотря на увещевания Гая, укорявшего своих друзей за то, что они дали его врагам повод прибегнуть к экстренным мерам.

Он верно понял положение дел. Консул тотчас же доложил сенату о случившемся и был облечен чрезвычайными полномочиями – ему поручили “защитить республику”. Пользуясь ими, он велел сенаторам и всадникам – по примеру народа изменившим Гракху – явиться на другой день, каждый в сопровождении двух вооруженных рабов, на Капитолий; сюда же были отправлены и критские стрелки.

Видя опасные приготовления консула, и Флакк старался организовать и ободрить своих сторонников и всю ночь пил с буйной толпой. Иначе Гракх. Положение его действительно теперь было таково, что он мог обратиться к народу с восклицанием: “Куда я, несчастный, теперь брошусь? Куда обращусь? На Капитолий? Но он полон крови моего брата. В дом свой? Для того, чтобы увидеть свою несчастную, рыдающую и униженную мать?” Цицерон, у которого мы находим этот отрывок, говорит, что это было сказано с таким выражением, что даже враги трибуна не могли удержаться от слез.