Александр Ступников - Отражения Страница 30

Высказавшись и выпив еще, на посошок, Гегемон пошел дальше. Цельный и одинокий. Женщины с ним долго не задерживались, а с народными, даже задешево, он не хотел. Так и ходил, сам по себе, но за всеобщее.

— Ну, что, — сказал художник вослед. — Как тебе?

— А никак. Ты что — народ?

— Я это я, — обиделся художник.

— Потому и не гегемон. Голую женщину нарисовать не можешь так, чтобы за собою позвала, безоглядно.

И струя прозрачного солнца брызнула из окна по щеке художника, отиконив его на мгновение и метнулась дальше — к картинам, по мастерской, по целому миру, зажатому якобы в четырех стенах. А на самом деле — в шести потолках: лети — куда хочешь. И гегемонь…

Два Марка (Франция)

У него было красивое библейское имя Марк. Мы познакомились в интернете и он писал, что живет в Париже, его мать — француженка, на которой еще до той войны женился отец-еврей, судя по всему, бежавший из СССР. Когда во Францию пришли немцы, они перебрались в Марокко и отец построил там небольшой автозаводик, помогая пришедшим в Северную Африку американцам воевать с нацистами.

Меня несколько смутили чистые, по написанию, русские послания Марка. «Но кто знает? — подумал я. — Отец мог серьезно натаскивать сына на родном ему языке. А дальше — дело образования, окружения и общения». И еще, в дополнение к рассказам французских бойцов еврейского Сопротивления может быть интересно и мнение коренного жителя страны, по-русски, о том, как чувствует себя немалая, до пятисот тысяч, еврейская община Франции. По неуловимым нюансам я понял, что Марк или уже на пенсии, или не работает. Значит, свободен. Да какие там нюансы? Если у взрослого человека сегодня нет мобильного телефона, значит он привязан только к дому, никому особо во внешнем мире не нужен или ему этого достаточно. Ключевое слово «или».

Уже перед Парижем я позвонил и спросил, может ли Марк подскочить со мной к одному из ветеранов, чтобы помочь в переводе. По-французски я знал только несколько расхожих фраз, вроде «ищите женщину», «на войне — как на войне» и «месье, подайте на пропитание…»

Если собеседник попадется интересный, то забываешь о подготовленных вопросах и они сами вытекают из его ответов. Вширь и вглубь. Ветеран понимал по-английски, но, понятно, отвечать хотел на родном языке. И ему легче развернуться, а я уже потом, дома, найду переводчика для всего интервью. А что делать? Ничего не делать? Чтобы работать в нормальных и идеальных условиях, надо быть в системе и ваять что и где скажут. А тогда как жить в радость и заниматься делом?

— Хорошо, — ответил на мое предложение Марк. — Французский я знаю, как свою бывшую и незабвенную. Но поеду при условии, что ты заберешь меня из дома, а потом отвезешь обратно.

Я вспомнил нервный траффик Парижа и размеры этого незнакомого мне города, но понадеялся на навигатор, который никогда не подводил, и с благодарностью согласился. Его адрес привел меня в самый центр. Совсем недалеко, по другую сторону Сены маячила Эйфелева башня. Но увидев три высотных современных дома среди старинной французской недвижимости я понял, что интуитивно не ошибся. Дома были похожи на общежития или, точнее, социальные убежища, набитые однокомнатными квартирками для сидящих на пособии, но контролируемых и оберегаемых государством от криминала людей.

— Я готовлю себе сосиски на обед, — сказал Марк, когда я снова позвонил, чтобы узнать номер квартиры, который он забыл дать. — Поднимайся.

— Есть не буду, но чай или кофе выпью после долгой дороги с удовольствием.

— Отлично, — испугался он. — Тогда сходи в кафе, там перекуси и попей, а я через минут сорок выйду…

Чтобы оставить машину в Париже вдоль тротуара, просто в автомат за парковку деньги не бросить. Надо где-то купить какую-то карточку и еще понять как она работает. Короче, я снова грелся под щедрым июльским солнцем, но уже не в своем авто на трассе из Германии, а рядом с ним, отдыхающим, почти час. Надо — так надо.

Марк пришел пунктуально. Он был деловой и моложавый для своих лет, а в руках у него торчал почему-то русско-французский словарь. Для солидности. Вскоре я узнал, что он живет в этом городе уже 34 года, приехал с семьей из… Средней Азии и их здесь не ждали. Жена с ребенком вскоре ушла и за все это время он, вообще, работал едва ли шесть лет.

— Ничего страшного, — сказал я. — Это жизнь, а не кино. — Но подумал, правда: «А при чем здесь Марокко?»

— А ты откуда сейчас? — спросил Марк не из любопытства, а из приличия.

— Писал интервью в Праге, потом — в Париж…

— Паршивый город Прага и люди там дерьмо, — вдруг отрезал он, стервенея. — Двадцать лет назад был там и все вокруг пытались обмануть. Гнилой народ.

Я промолчал и подумал, что гнилыми бывают только зубы и власть. Потому их и надо постоянно чистить. Но зубы для человека важнее, поскольку они ближе.

Дедушка, руководитель организации еврейских партизан — борцов французского Сопротивления, был в своей громадной квартире из пяти комнат аккуратно одет в костюм и серую рубашку с отливом. Без пылинки — хоть в гроб ложись. Ему уже стукнуло сто лет от роду. И я, помню, удивился, когда еще говорил с ним по телефону, договариваясь, услышав, будто он живет совсем один и почти всегда дома. У него тоже не было мобильника. Жена, с которой он воевал вместе в Сопротивлении, умерла почти тридцать лет назад. Сын, моряк, уже на пенсии и при своем бизнесе в Китае. Кому еще звонить в сто лет?

Я, укрывшись за камерой, задал первый общий вопрос, для разминки и не понял, когда Марк, закинув ногу на ногу и отставив руку, как на сцене, вдруг прервал его и начал переводить первые пять предложений. Такой перевод смонтировать потом невозможно, да еще без второго микрофона.

— Дай ему выговориться, как течет, — попросил я. — И потом просто скажи коротко суть, о чем он говорил.

— Но это не перевод, — обиделся Марк и тут я понял, что он приехал не послушать, познакомиться с необычным по судьбе человеком и при этом помочь, как я думал, а просто заработать. Так бы и сказал сразу.

— Во Франции было много коллаборационистов? — продолжил я сначала общие темы. — Здесь выдавали евреев или старались спрятать, по возможности?

Марк, словно играя и играючи, тридцать секунд, если не больше, что-то объяснял старику-партизану.

— Подожди, — не выдержал я наконец. — Ты можешь просто повторить эти два предложения?

— Не могу, — ответил он. — Ты задаешь слишком глупые вопросы. В России не знают, как разговаривать и что понимают люди на Западе.

Я снова промолчал, потому что мне надо было работать. Да и спорить не хотелось — не с кем. И тогда я просто перешел на английский.