Елена Макарова - Фридл Страница 31

По делу: мы вдевятером работаем в ткацком производстве. Скоро приедет Слуцкий, и мы будем искать переплетчика. Мы очень усердны, и все идет хорошо. …Будь счастлива, любовь.

Я брежу Брехтом. Мы ходили с Францем на премьеру «Ваала». После спектакля знакомые Франца предложили нам пойти за кулисы, поздравить автора. Зачем? Ваал – это и есть Брехт. С ним я уже познакомилась.

Поэт и бродяга. Порочный, бесстыдный, жестокий. Но не лицемер. Он страстно любит жизнь, ее низость и высоту, ее женщин, ее деревья, ее траву, ее ветер, ее вино.

Есть ли бог или нет совсем,Ваал живет, ему все равно.Но он не позволит шутить над тем,Нет ли вина или есть вино.

И я страстно люблю жизнь! Только я трусиха, а Брехт – смельчак. Он родился в тот же год, что и я, был на войне, выносил с поля боя убитых и раненых, а я в это время клеила тряпочные коллажи из отходов бракованной марли.

Со смертью можно сражаться только в театре, вместе с Ваалом. «Драться до последнего. Кожу сдерут, я все еще буду жить; отступлю в пальцы ног. Упаду, как бык в траву, где помягче. Проглочу смерть как ни в чем не бывало».

Но и Ваал умирает. Отверженный, затравленный, он собирает последние силы и выползает из хижины дровосеков, чтобы умереть на свету, чтоб увидеть звезды. В финале дровосек спрашивает его: «О чем ты думаешь? Я всегда хочу знать, о чем думают в это время…» И он отвечает:

«Я еще слышу дождь».

Я дождя не слышала.

Дорогая Анни!

Как ты думаешь, в который раз я уже начинаю это письмо?

Во-первых, я дико злюсь по поводу твоего безграничного безрассудства с интенсивным лечением. Покой по меньшей мере столь же полезен, сколь и непрерывные ванны.

Во-вторых, секретарь и машина. Франц занят всем этим именно сейчас, в самое неподходящее время.

Дорогая, твоя брань трогательна, но в ней нет смысла, нам повезло уже в том, что мы оказались готовы к производству самых современных вещей; но нет денег на фотографии, сделанные тогда и пропавшие, и т.д. Придумайте же что-нибудь.

У нас и без того «слишком высокие зарплаты», в среднем 45 пфеннигов. Денег сейчас нет. Если бы ковер был заказан (Франц со всей семьей скоро будет в Вене, и было бы возможно заказать после маленького ковра – большой), то, несмотря на дороговизну, я в разумные сроки дала бы его сделать, а так – нет.

Выставка во Франкфурте была очень слабая, но зато я познакомилась с несколькими полезными людьми, они всегда готовы прийти на помощь и несказанно милы.

Плоские ткацкие станки работают еще и с образцами ткани. Ты сможешь увидеть некоторые из них. Шелковые платки выходят хорошо и продаются, к сожалению, у нас нет денег, чтобы закупить достаточно материала, а так бы мы смогли на них продержаться. …Слуцкий колеблется. Ландер ни на что не годен, в любом случае нам следовало бы произвести замену или взять дополнительного работника. Франц не решается, боится, что нечем будет платить. Но работник этот нам необходим, необходим, так как книги постоянно заказываются. …Желтая «История кожи» очень радует. Я так довольна, что ты перерисовала 2 ковра. Детский ковер, в случае если ты тоже будешь в Вене, я бы рискнула сделать вместе с тобой. …Я закончила восхитительный «Классический город» для шаблонирования. Ты будешь восхищена.

Можно также ткать (знаешь, это так понятно, что прежде у людей на каждый предмет был один образец, его не варьировали, но если уж делали заново, то изобретали нечто неслыханно новое).

Шалями ты будешь довольна; не бойся венской конкуренции.

Что будет с летом – ума не приложу. Дела идут хорошо, притом что мое положение плачевно. Но как от помыкания мною, так и от безденежья я много чему научилась; теперь воскресенье. Экономятся деньги, дело идет на лад; я рада неописуемо.

Моя дорогая, я отвечаю тебе по пунктам, мне стыдно касаться в этом письме личных дел. Об этом напишу отдельно.

Кроме того, я бы сейчас не хотела браться за планировку комнаты, тем более «в нашем вкусе». Мы сделаем с чертежа кальку, и тогда можно будет выполнить заказ когда угодно. При этом для себя я бы выбрала комнату в Находе, это действительно и разумно, и красиво. Для Вены нужно сделать что-то новое. Мебель из обоих помещений можно будет использовать везде.

Покрывало для госпожи Моллер было в немыслимой спешке закончено к дню ее рождения. Второе, несомненно, лучше. Корова – вплоть до крохотного рожка – замечательна.

Моя любимая Анниляйн!

Я на Лейпцигской ярмарке, на которой мы выставили твои книги, украшения (2 подвески и 2 кольца, наконечники для ткацкого производства, вышивки, гобелен), к тому же у меня есть немного времени, зазор для разговора.

Ателье готово, подвал скоро будет, все в прекрасном порядке. Но именно теперь, когда люди введены в курс дела, когда можно было бы установить ткацкие станки, выполнять заказы на книги, мы должны заниматься увольнением, несмотря на добрые советы Ганса.

Чтобы нанимать людей и иметь возможность делать выставки, мне были бы нужны ткачихи, так как все продвигается настолько медленно, что сам себя обгоняешь, и именно теперь и т.д.

У нас есть очень симпатичный переплетчик; я еще не знаю, что он умеет, так как он еще ничего не делал самостоятельно. Слуцкий усердствует, однако с ним не просто. Из-за слишком высокой зарплаты наши вещи обходятся слишком дорого – старая песня.

Я немного нервничаю и поэтому не совсем в себе. Моя дорогая, я так устала, что едва жива.

На ярмарке совершенно ничего не происходит, кроме наших вещей, ничего нового, однако и тут не безупречно, нам дали неудачное место и т.д.

До свидания, привет всем и Гансу. Вправь ему чуточку мозги.

Узнай все же, не нужны ли кому-нибудь вышивка или вязание.

У нас есть несколько заказов, я имею в виду Хеллеров, они для меня ужасное разочарование. Нам срочно нужны деньги. Впрочем, какие у Франца познания в ткачестве? Откуда у Ганса это превратное представление обо всем?

Ты, однако, должно быть, знаешь, как представить ему истинное положение вещей. Я была сегодня в кино, на фильме «Нанук-эскимос» – не пропусти.

Я замерзла, глядя на экран. Закутанные с ног до головы эскимосы, на лице иней, изо рта пар… Перед показом документального фильма нам сообщили, что главный герой вскоре после съемок умер от голода. Смотреть на Нанука, отправляющегося в пургу на поиски пропитания, прорубающего топором отверстие в обледенелом жилище, чтобы бросить в него мерзлую рыбу, – и знать, что после всего этого он сам умрет от голода…

Так будут смотреть и на нас. Перед показом фильма, снятого нацистами в Терезине, зрителям сообщат, что все, кого они увидят на экране, будут уничтожены вскоре после съемок. Не все. Почти все.

19. Стежки

Анни, Анни, отраженье блаженства земного… Лицо округлилось, глаза подзаплыли, смешная. Охает, ахает, ребенок бьет ее то под дых, то в бок.

Чувствуешь, – кладет она мою руку на свой живот, – по-моему, это нога… или голова?

Какие же мы глупые, мы глупее ребенка, он-то знает, где его голова, а где ноги, он-то знает, девочка он или мальчик.…

За окном метель, крупные хлопья шлепают по стеклу. Свет лампы направлен на пяльцы с вышивкой. Из вещности ткется вечность.

Новое ателье оснащено по последнему слову техники. Заветная шкатулка с красивыми тряпочками переехала на новую квартиру и стоит теперь не на полке с книгами, а на отдельном, для нее одной предназначенном месте, около швейной машинки. Такой машинки у нас отродясь не бывало. Никелированная, с красными приводными ремнями и красными колесами.

Я усаживаюсь рядом с Анни, подкалываю булавками лоскутки к серой бархатистой основе, подбираю нитки под цвет, пришиваю атласные жгутики и полоски канвы. Какое наслаждение делать то, что ничего не напоминает и ни с чем не ассоциируется… так, музыка из шитья, тряпья и стежков…

Франц завалил меня переплетами, а я тут наволочки вышиваю! Завтра опять письмо пришлет, про сроки.

А что он еще пишет?

Все про сыночка…

Я перегрызаю зубами нить, лень тянуться за ножницами, и раскровавливаю десну. Вытираю рот белой тряпкой, расправляю ее и пришиваю черной грубой ниткой к центральной части картины. Цах ве адом.

Ой, дай-ка обопрусь! – Анни встает и прижимается ко мне огромным животом. В глазах – слезы. Она легко плачет. Легко признается в любви. Она любит меня, любит Франца. По отдельности.

Из той самой коробки, где хранились письма Ульмана, она достает стопку конвертов, подписанных ровным почерком, как по линеечке, марки приклеены под углом в 90 градусов.

«Любимая Анниляйн! Обо мне рассказывать особо нечего. У Эммерль дела идут очень хорошо, она бесконечно счастлива и радуется нашему сыну. Его жизнь и все проявления пока что действительно чисто физической природы, и я никак не могу тебе их описать; хотя речь идет о питье и, скажем, каканье, эти действия, именно потому что составляют саму жизнь, несут в себе что-то бесконечно трогательное, это чудо, с которым ничто не может сравниться. Хочется все забросить и только и делать, что наблюдать его жизнь. Поскольку все утверждают, что он похож на меня, я никак не могу понять, почему он кажется мне таким обворожительным и поистине прелестным. Даже мельчайшие пропорции его тела и в особенности ручки и ножки, сказочные движения, первые осторожные реакции на свет…