Пьер Брантом - Галантные дамы Страница 31

Другие обращаются к жениным ухажерам: «Моя жена влюблена в вас, вы ей нравитесь: приходите же к ней почаще, вы доставите ей удовольствие, побеседуете и развлечетесь вместе — словом, приятно проведете время». Этой уловкою толкают они людей на такие деяния, о коих те вовсе и не думали: взять, например, историю императора Адриана, который, находясь в Англии (как это рассказано в его жизнеописании), где он воевал, получил из Рима множество донесений о том, что супруга его, императрица Сабина, занимается любовью чуть ли не со всеми оставшимися в городе галантными кавалерами. Воспользовавшись оказией, она отослала из Рима письмо одному придворному, сопровождавшему императора в Англию; в нем сетовала она на то, что он совсем забыл ее и не пишет, — верно, увлекся какой-нибудь местной красоткою и завел с нею шашни; письмо это случайно попало в руки самого Адриана, и когда несколько дней спустя придворный этот явился к императору испрашивать отпуск в Рим якобы для устройства домашних дел, Адриан со смехом сказал ему: «Ну-ну, отправляйтесь, молодой человек, отправляйтесь, императрица, моя супруга, ждет не дождется вас!» После каковых слов римлянин этот, поняв, что император проник в его тайну и может сыграть с ним жестокую шутку, ночью, никому не сказавшись, бежал из лагеря, правда отнюдь не в Рим, а в Ирландию.

Но вряд ли ему следовало опасаться за свою жизнь: Адриан, коему порядком надоели любовные подвиги супруги, частенько говаривал: «Эх, не будь я императором, давно бы отделался от жены, но, увы, не могу показывать дурных примеров». Этим желал он выразить, что сильные мира сего обязаны сносить свои тяготы не жалуясь и с достоинством. Вот истинно благородная мысль, которой руководствовались многие знатные особы, но только по другим причинам! Не правда ли, сей император был весьма остроумным и находчивым рогоносцем!

Доблестный Марк Аврелий, которому посоветовали изгнать супругу его Фаустину за распутное поведение, ответил так: «Коли мы расстанемся с женою, надобно будет расстаться и с ее достоянием — иначе, с империей». И кто бы не согласился ходить в рогоносцах за эдакий жирный кусок, да и за меньший тоже?!

Сын его, Антоний Вер, прозванный Коммодом, хотя и отличался крайней жестокостью, точно так же ответил тем, кто советовал ему умертвить его мать Фаустину за то, что она вступила в бесстыдную связь с гладиатором, от коего ее так и не смогли отвадить; пришлось убить этого молодца и заставить Фаустину напиться его крови.

Многие мужья поступают по примеру доблестного Марка Аврелия, боясь лишить жизни жен своих, дабы не лишиться имущества, коим те владеют; такие предпочитают числиться в богатых рогоносцах, нежели в честных бедняках.

Господи боже, сколько же повидал я на своем веку рогоносцев, которые зазывали и залучали к себе в дом родственников своих, друзей и приятелей, дабы свести их с женою, и, оставив ее наедине с кавалерами в спальне либо в туалетной, сами удалялись со словами: «Поручаю супругу мою вашей чести».

Знавал я одного такого; вы с первого же взгляда сказали бы, что для него наивысшее счастье состоит в ношении рогов; он сам искал к тому случая и, главное, никогда не забывал сказать счастливому сопернику: «Моя жена влюблена в вас по уши; любите же и вы ее, как она вас». И когда любовник навещал его жену, он тотчас уводил из комнаты всех посторонних, стремясь оставить парочку наедине и дать удобную возможность насладиться любовью. А коли ему приходила срочная надобность вернуться в комнату, он еще внизу лестницы начинал говорить во весь голос, кашлять или чихать погромче, дабы предупредить любовников и не застать их врасплох; сами понимаете: можно сколько угодно знать или догадываться о шашнях своей жены, но узреть их воочию не слишком-то приятно, а быть пойманным за руку — и того меньше.

Вот отчего сеньор этот, выстроив однажды красивый дом, на вопрос управляющего своего, не угодно ли хозяину украсить фасад рогом изобилия, отвечал: «Об этом спросите у моей жены, она в сем предмете о рогах разбирается куда лучше моего, вот пусть сама и распорядится».

Гораздо глупее поступил другой мой знакомец, который, продавши одну из своих земель за пятьдесят тысяч экю, взял в уплату сорок пять из них золотом и серебром, а в счет оставшихся пяти — рог единорога. Чем развеселил всех своих друзей, втихомолку потешавшихся над простофилею. «Мало ему собственных рогов, — говорили они, — так он и еще прикупил».

Знавал я одного высокородного сеньора, храброго и честного человека, который сказал однажды со смехом дворянину, состоявшему у него на службе: «Сударь мой, уж и не знаю, чем вы околдовали жену мою, но только она от вас без ума и каждую минуту, и днем и ночью, расхваливает на все лады. Я же всякий раз отвечаю ей, что знал вас задолго до нее и лучше могу оценить достоинства и заслуги ваши, которые и в самом деле высоки». Кто, скажите, был удивлен сей речью? Да именно тот самый дворянин, ибо он только всего и делал, что водил эту даму под локоток к вечерне в свите королевы. Однако он тотчас же оправился от изумления и ответил так: «Сударь, я нижайший слуга госпожи супруги вашей и весьма признателен ей за благосклонный отзыв обо мне, который почитаю за высочайшую честь; однако я с ней завел не амуры, а всего лишь строю куры (так он и сказал, шутя и насмешничая), поскольку вы, монсеньёр, милостиво дозволили мне это; к тому же супруга ваша может поспособствовать мне в женитьбе на моей возлюбленной, и я очень рассчитываю на ее помощь».

Принца отнюдь не покоробила сия шутка — напротив, он весело рассмеялся и стал подзуживать своего подданного поусерднее приударять за его женой, что тот и исполнил, пользуясь предоставленной свободою ухаживать за столь красивой дамою и принцессой; а та весьма скоро заставила его позабыть о женитьбе на любовнице, которая отныне служила лишь прикрытием новой связи. Принцу, впрочем, случилось и приревновать, когда однажды увидал он в королевской спальне названного дворянина с алой, испанского шелка, лентою на рукаве, по последней придворной моде, и, разглядев эту ленту, заметил у своей половины, стоявшей возле постели королевы, точно такую же, словно обе они были сделаны из одного куска; однако об этом своем открытии он не обмолвился ни словом и ничего не предпринял. Тем самым он как бы скрыл под пеплом тайны яркое пламя их любви, не дав ему обнаружиться, и поступил мудро, ибо чаще всего скандал вредит мужьям куда сильнее, нежели изменницам-женам; лучше уж жить согласно поговорке: «Si non caste, tamen caute» [19].

Сколько же громких скандалов и дрязг навидался я в свое время из-за нескромности дам и их возлюбленных! А ведь мужей отнюдь не заботили женины шашни; они стремились лишь к одному: чтоб все было, как говорится, sotto coperte [20]— шито-крыто и не вылезало на свет божий.